Александр Образцов - 365 рассказов на 2007 год

Кому какое дело, состоялась в т. Комедии премьера или нет? И существует ли вообще т. Комедии? Существует, скажем, драматург А., написавший пьесу «Обо всём». И эту пьесу с жаром, с пылом следует пропагандировать в театральных хрониках, удовлетворяя страсть читателя к культурной жизни. Хлопот-то – полсотни за рецензию. К тому же драматурга может и не существовать в природе. И даже лучше, если его не будет. Пусть рецензент получит надбавку за придуманного им драматурга, за его пьесу и персонажей, которых он со страстью пытается примирить.

Хотя, конечно, и самого рецензента может не быть. Кому нужен свидетель мистификации? А вдруг обидится на низкие гонорары и опубликует на Западе разоблачительную книгу о российском «театре»? Можно, в принципе, найти рецензента в самих органах и тогда возможность сокрытия тайны отсутствия театра будет почти стопроцентной. Но это вот «почти»… Ведь в случае бегства такого рецензента на Запад ущерб будет двойным: и тайны органов уплывут, и раскроется отсутствие театра в стране.

Так что, по-моему лучше было бы посадить театральных кассиров на их места, посадить билетёров, а на месте зрительных залов и фойе выкопать глубочайшие пропасти – так мы избавимся, наконец, от всех сколько-нибудь интересующихся театром.

А в книжных магазинах сделать гильотины: наклонился, допустим, какой-то поэтоман над прилавком, а ему – бац по шее – и покатилась головушка по залу, возбуждая брезгливые чувства. И перестанут ведь ходить. Изменятся наконец-то вкусы населения.

Тогда можно будет выкинуть их детям какое-то питание.

Известное здание на Невском, 86 хранит одну тайну, которая может сыграть в его судьбе решающую роль. Дело в том, что здание в последние несколько лет оказалось в аварийном состоянии: его несущие конструкции от подвала до чердака буквально изрезаны трещинами. Причины этих трещин неясны. Соседние дома стоят не меньше и находятся в хорошем состоянии. Почему же именно Дом актёра так подкачал?

А история загадочной болезни дома тянется с конца сороковых годов прошлого столетия. В один из ноябрьских вечеров в сводчатом ресторане ВТО в подвале Дома актёра засиделась компания молодых актрис и их кавалеров, среди которых были и актёры, и молодые люди, называемые тогда космополитами, – режиссёры по профессии. Веселье достигло апогея, и расходиться не хотелось. Тогда швейцар ресторана (а тогдашние швейцары, как известно, сплошь были сексоты) поднял трубку и позвонил в Большой дом, который располагался тогда, как и сегодня, в четырёх остановках по Литейному. Дальше события разворачивались трагически: отказавшихся ехать людей театра попросту замуровали в двух комнатках. Актрис – в подвале, там, где технички оставляют всегда свои вёдра со швабрами, а мужчин-космополитов – под чердаком, на четвёртом этаже, точно в такой же комнатке для техничек «уровнем повыше». И сегодня можно вычислить эти помещения, если обмерять длину стен снаружи и, соответственно, изнутри. Несколько лет после этой истории поздние прохожие на Невском шарахались от подвальных женских причитаний. Им вторили откуда-то сверху басовитые мужские вопли. Потом всё стихло. И только с началом горбачёвской перестройки проявления трагических лет начались с новой силой. Теперь уже не слышно голосов: замурованные мужчины и женщины стали молча тянуться друг к другу – и здание не выдержало человеческих страстей, покрылось трещинами.

Так что правлению СТД, ответственному за памятник архитектуры, стоит подумать об освобождении своих коллег.

Кстати, и помещения окажутся нелишними в наше нелёгкое время – можно будет сдать их в аренду какой-то из Антреприз.

6 мая 1983 года я, шкипер лихтера 4488, и мой помощник Виктор Омельяненко вырезали ивовые прутья, привязали к ним леску, на леску навязали поплавки из пробки, грузила и ржавые крючки и пошли от нечего делать к Свири, на мол, посидеть часок-другой.

Червей нашли под камнями.

Средний ремонт лихтера затягивался, а оклад шёл.

И шла плотва. Шершавая, икряная плотва, одна к одной, граммов по 200-300 билась у самого берега, нерестясь.

Она хватала голый крючок в метре у ног.

Боже! Мы очумело подтащили разбитый ящик и кидали её туда, кидали, кидали! Через полтора часа, опустошённые своим везением, мы шли, едва волоча ящик рыбы.

Когда спустя две недели нас повели на буксире Староладожским каналом до Петрокрепости, в ахтерпике у нас висели частые ряды вяленой рыбы. Когда с неё срываешь брюхо, то в нём упакована двумя сегментами ярко-красная икра. Там же, в ахтерпике у нас мерно дрожал в аккумуляторной двадцатилитровой бутыли чистейший самогон из томатной пасты.

Три дня и три ночи мы пили его, закусывая икрой и янтарными полосами рыбы, отдираемой от хребта алчными зубами.

Иногда мы вываливали на палубу, чтобы проорать в виду близкой Ладоги мелодичную песенку тех лет, «Лаванду».

В 1983 году в июле я почти неделю ночевал в самом красивом месте Европы – между Петропавловской крепостью, Эрмитажем и Ростральными колоннами.

На пляже Петропавловки часов до трёх утра галдели любители белых ночей.

Я ворочался в постели, потом вставал, пил чай, курил. Ошалевшие от юлообразности Земли студенты (почему-то представлялось, что только студенты близлежащего общежития ЛГУ на Мытнинской могут так вопить и бесноваться) белели своими порывистыми фигурами в мелкой волне, скача в ней козлами.

То вдруг раздавались удары по мячу – играют в волейбол?! – то звон непременных стаканов торжественно резонировал меж трёх мостов: как тут уснуть, если на берегу полнейший беспредел, а ты замурован в красивейшем месте Европы и обречён испытывать только высочайшие чувства к Истории России?

Словом, когда через пять дней такою же ночью ко мне с отвратительными взвизгиваниями прижался буксир «БТ-600», и я снялся с якоря, и он потащил меня в разводку через Дворцовый мост на Кронштадт за кирпичом, то только тогда, стоя в рубке своего лихтера за красивым жёлтым штурвалом, я вздохнул, наконец, с облегчением.

И понял, что История России построена на полярном несоответствии желаний и возможностей её подданных.

Для того чтобы стать вровень с деревьями, травой и облаками, людям надо в апреле посмотреть новыми глазами на то, что им оставили предки.

Предки оставили нам ручную работу.

Бог ты мой!

Заходя от Фонтанки на улицу Росси, идя вдоль витых уникальных по узорам решёток, глядя на памятник Екатерине II, Публичку и прочее и прочее – какая это ручная работа! Какой штучный товар!