Юрий Чайковский - Эволюция как идея

Названный ранее (LR, т. 12, с. 109) направленный ряд ослабления социальности в ходе эволюции следует дополнить таким же рядом ослабления дистанционной (полевой) детерминации между особями (в смысле Мейена и Любищева — см. главу 2). Вместе они как раз и ведут в эволюции к появлению человека.

Что же касается обычного для нас поведения мыслящего индивида, то нельзя исключать, что оно родилось из того самого, удивляющего нас, поведения иных животных, родилось тогда, когда мыслящий индивид выделился, осознав себя, из конгломерата особей. Если так, то это индивидуальное поведение человека есть эдвант указанной реальности, эдвант второго порядка.

Кстати, все «-зации» (в смысле Красилова) вместе тоже являют рефрен, состоящий из рефренов, это еще один эдвант второго порядка.

Естественно предположить, что появление автономного мышления, каковое мы склонны называть самосознанием, есть следствие ослабления социальности и утраты сверхчувственного. Видимо, прогресс человека как индивида потребовал (по Аристотелю) радикального обеднения его связей с другими, и мы искренне удивляемся тому, что у животных обычно. А то и не верим самим фактам, даже многократно подтвержденным.

Конечно, необходимость компенсации — не более чем догадка, но она позволяет многое понять, и ее можно принять как рабочий инструмент. Замечу, что в ходе работы над данной темой мне пришлось сменить понимание паразитизма на противоположное. Вначале казалось, что зомби-паразитизм и другие изыски взаимодействия суть эдванты обычного поведения, а оказалось наоборот: наше обычное мышление выступило как эдвант целенаправленного поведения всего живого.

В каждую эпоху избыток активности проявляют лишь некоторые группы — как организмов, так и экосистем. Избыток активности, отмеченный в начале статьи как основной движущий фактор эволюции, всегда наблюдается лишь в немногих направлениях, остальные же свойства организмов либо не меняются, либо, что чаще, ухудшаются, упрощаются, или вовсе исчезают.

Только такой прогресс мы и наблюдаем, и люди не исключение. Согласно тезису Янча (см. выше), прежнюю эволюцию сменила новая, текущая в сотни тысяч раз быстрее, и прогресс почти начисто ушел в плоды людской деятельности. Всё вроде бы поменялось, но точно так же течет актиреф, и в нем выявляются эдванты. Флоро- и фауногенез теперь не основные процессы биосферы, таковым лучше считать этногенез — явление столь же биологическое, сколь и общественно-экономическое. О нем будет немного сказано в следующих главах.

Всё сказанное в предыдущих статьях развивается последние сто лет при полном молчании основной массы научных работников. Хотя все упомянутые положения либо обоснованы надежными (не оспариваемыми той самой основной массой) фактами, либо являются теоретическими обобщениями на их основе, либо прямо заявлены как допущения и гипотезы, о них молчат.

Почти ни одна филема (филогенетическое древо) не живет в науке дольше нескольких лет, тогда как рефрены лишь дополняются новыми данными, не меняя существа. По-моему, попытки строить филемы безнадежны, а осмысленно, наборот, встраивание рефренов в систематику. В частности, усложнение тканей при упрощении остальной морфологии основано на классических работах А. А. Заварзина [1986], рушащих все филемы, и всем известно. Точно так же, дробление (ранняя стадия развития зародыша) совсем различно в разных классах одного типа, следовательно, сходство дальнейших стадий развития нефилетично. Или: филемы совсем различны для личинок и взрослых форм разных поколений плоских червей.

Однако филемы всё равно строят, видя в этом постижение эволюции. На этом фоне значительным успехом видится, например, вывод, что у трематод (класс в типе плоских червей) речь должна идти «не о конкретных филогенетических схемах, а об основных тенденциях преобразования циклов» [Галактионов, Добровольский, 1998, с. 364], и своих филем авторы не строят. Однако рассуждения их основаны на чуждых им филемах, а параллелизмы хоть и отмечены, но не использованы, не говоря уж о выявлении рефренов.

И так повсюду. Словом, догма препятствует эволюционным исследованиям, примеров чему не счесть. Ситуация давно описана методологами различных школ. В частности, в рамках концепции «коллективного бессознательного» Карла Юнга, дарвинизм аттестуют как социальный миф, принимаемый большинством неосознанно, через социальные каналы (см. наир. [Sheldrake, 1994, р. 257]). Как известно мифологам, несоответствия мифа реалиям мира просто не воспринимаются сознанием адепта, так что любая критика бессмысленна. Вот один лишь пример. Историк науки Э. И. Колчинский [2002, с. 318] пишет:

«Юбилей 1959 г. стал годом триумфа дарвинизма и ознаменовался рядом конференций в разных странах. Важнейшей из них была конференция в Чикаго, участники которой провозгласили окончательную победу теории естественного отбора в биологии»

С одной стороны, сказанное формально верно (да, стал; да, провозгласили), но с другой — откровенная ложь, ибо высказано как достоверный факт, а не как устаревшее мнение. Сам автор по всей книге показывает, что дарвинизм отнюдь не общепризнан, что, тем самым, об «окончательной победе» речи нет. Да ее в мировоззренческих вопросах и не бывает, что, полагаю, ему тоже известно.

Что касается 1959 года, то, кроме Чикагской конференции, он ознаменовался взрывом публикаций о Дарвине и дарвинизме, в ходе которой родилось критическое дарвиноведение [29] Некоторые работы дарвиноведов названы в 4–16 (с. 41, сноска). , заглохшее лишь в 1980-х, когда было сказано (на Западе, не у нас) всё существенное. Начало положили две толстых книги Альвара Эллегора [Ellegård, 1958] и Гертруды Гиммельфарб [Himmelfarb, 1959], вскоре переизданные. (Вторую издали сразу дважды и переиздают до сих пор, так как она назвала Дарвина предтечей коммунизма и фашизма.) Именно в 1959 г. пустые восхваления дарвинизма впервые получили отпор специалистов, от которого апологеты так и не оправились и о котором поэтому у них принято молчать.

Даже у нас, где дарвинизм был и остался идеологией власти, на пике хрущевской оттепели появилась вежливо-убийственная статья о дарвинизме [Сукачев, 1959], тоже никогда не упоминаемая. Всё это или почти всё сам Колчинский, как квалифицированный историк науки, знает.

Есть у него умолчания и похуже: так, отрицая влияние глобальных катастроф на массовые вымирания (неясно почему, но так у дарвинистов принято), он относит это влияние к «принципиально непроверяемым» гипотезам [Колчинский, 2002, с. 273], для чего опускает всю литературу последних двадцати лет и почти всю — последних сорока лет. Однако едва ли он сочтет справедливым упрек ему в фальсификации через умолчание — зачем он должен поминать неприятное? Кому приятно, тот пусть и поминает. Только это уже не наука (если понимать ее как поиск истины), а лишь доказательство своей правоты. См. [Мейен, 2006].