Дэниэл Лайонс - Евангелие от IT [Как на самом деле создаются IT-стартапы] [litres]

Я расстроен частично из-за того, что́ Троцкий говорит мне, но больше от того, что вообще оказался тут. О чем я думал, когда соглашался на эту работу? Почему потратил на нее столько времени? Как я оказался запертым в этой комнате с татуированным садистом, разыгрывая психолога, ставящего эксперимент на самом себе?

Как последний идиот, я начал ему отвечать. Я что-то бормотал. Говорил все начистоту. Рассказал Троцкому, как это все меня разочаровывает, что ничего подобного со мной в жизни не приключалось, а под «подобным» я подразумевал все это, весь этот хренов год в HubSpot. Двадцать пять лет моя карьера шла в гору. Каждый раз мне подворачивалась работа лучше предыдущей. Я получал повышения и прибавки. И был счастлив! Я обожал свою работу. Я завел хороших друзей – друзей на всю жизнь, людей, с которыми постоянно поддерживаю связь.

– Может быть, я не создан для работы в маркетинге, – оправдывался я. – Это ничего. Но я никогда не работал в таком месте, где не завел бы друзей. Я никогда не был в таком месте, где все настолько ясно дают тебе понять, что ты им не нравишься и что они не хотят тебя тут видеть. На какой-то работе тебе нравится меньше, на какой-то – больше, но я никогда не чувствовал себя одиноким, как чувствую себя здесь.

Я прожил всю жизнь, думая, что в принципе я приятный человек, который может завести новых друзей и влиться в компанию. Но здесь я столкнулся с миром, где меня откровенно не желают видеть. Частично виноват мой характер, частично – возраст. По всей видимости, я пересек какую-то незримую линию и теперь живу в Стране Стариков. Вот что меня здесь коробит. Вот с чем заставила меня столкнуться эта работа: я стар. Несколько месяцев назад мне исполнилось пятьдесят четыре. Сто лет назад это была средняя продолжительность жизни в США. В этом возрасте меня бы несли на кладбище.

Но я здесь. И что на самом деле удручает, так это то, что это полностью моя вина. Если бы я мог управлять своей жизнью лучше, я бы сейчас уже ушел на пенсию. Я бы стал врачом, в чем и состоял мой изначальный план, которого мои родители хотели, чтобы я придерживался. Большинство моих друзей по колледжу стали врачами. Сейчас они все на пенсии или на частичной занятости. Они движутся поступательно. Заработав свои деньги, они обеспечили себе жизнь. В то же самое время я работаю как проклятый, и мне все еще необходима зарплата. В моем возрасте нельзя мириться с тем, что тебя унижает какой-то клоун типа Троцкого. И тем не менее я здесь.

– Все это очень удручает, – сказал я.

Троцкий улыбался. Я дал ему возможность ответить. Он говорил, что хочет рассказать кое-что, вспомнив о том моем комментарии про друзей на работе.

– Когда я дал согласие здесь работать, – продолжил он, – я знал, что буду работать с тобой. Поэтому я связался с одним человеком, который тебя знает, с которым ты работал. Я спросил его о том, какой ты. Знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Умный парень, но едкий».

Он глазел на меня в ожидании ответа.

– Все знают, что я едкий, – пожал я плечами. – Это моя фишка.

– Думаю, я неясно выразился, – исправился Троцкий. – Ты сказал, что всегда на предыдущих работах заводил друзей, но, может быть, на самом деле это было не так. Вот что я имел в виду.

– Я всегда уходил без осадка в душе. У меня остались связи в Fоrbes, люди, которых я знаю уже пятнадцать лет, и мы все еще хорошие друзья. То же самое и с Newsweek.

– Что ж, – продолжал гнуть свою линию Троцкий, – Нет сомнений в том, что тебе они нравились. Но я полагаю, что твое восприятие возникавших ситуаций отличалось от восприятия других, окружающих тебя людей.

– Что ты хочешь этим сказать? Что и тем людям я тоже не по нраву? Что я на протяжении долгих лет считал этих людей своими друзьями, когда на самом деле они тайно меня ненавидели?

Он сделал странное движение, как будто пожав плечами, и улыбнулся, словно говоря: полагаю – это так .

– С кем ты говорил? Кто сказал тебе, что я едкий?

– Я не могу тебе этого сказать.

– Ладно. Хорошо. Но знаешь, рассказать эту историю было настоящим скотством с твоей стороны. Потому что теперь я буду постоянно думать о том, кто это был. Кто такое мог тебе сказать? Кто этот человек, которого я воспринимаю как друга и который на самом деле поливает меня говном за моей спиной? Понимаешь, о чем я? Это не будет давать мне покоя.

– Я знаю, – ответил Троцкий, радостно щерясь. – Считай это моим подарком тебе.

Я вышел в коридор, двигаясь, как зомби. Мы разговаривали на четвертом этаже, с видом на атриум. Внизу, на первом этаже, двадцать с лишним хабспоттеров сидели за столами, пили кофе и назначали встречи. Внезапно послышался взрыв хохота – три человека покатывались со смеху. Их голоса поднимались по атриуму и эхом отражались от потолочных окон.

Я стоял, пошатываясь. Сердце учащенно билось. Лицо, я уверен, стало пунцовым. То, что мне только что рассказал Троцкий о людях, которые меня не любят, – есть в этом хоть частичка правды, или он сам все выдумал? Неужели на самом деле в Forbes или Newsweek работает какой-то мой бывший коллега, который бегает туда-сюда и рассказывает всем, что я придурок? Трейси на самом деле отказалась давать комментарий для моей аттестации? Я не имею ни малейшего понятия, как это все воспринимать.

Я позвонил своей подруге из Нью-Йорка и рассказал ей, чтó только что случилось, как HubSpot дает людям оценки по HEART и что у меня с этим проблемы.

– Ты серьезно? Вот умора! – рассмеялась она.

– Ну, – ответил я, – и да, и нет.

Я начал ей рассказывать об остальном, о том, как никто не нашел для меня теплого слова при оценке моей работы, и что, предположительно, все мои бывшие коллеги меня тоже терпеть не могут, а тут еще открылась дверь из северного крыла здания, и оттуда вышла моя душевная подруга Трейси, бодрый вице-президент бренда и шумихи, шагая по вестибюлю с широченной улыбкой на лице.

– Эй, привет! – крикнула она и помахала мне рукой, как будто она супер-пупер как рада меня видеть.

– Привет! – ответил я, изобразив улыбку.

Может, она думала, что я не знаю, как она вонзила мне нож в спину, отказавшись от комментария для моей аттестации. Или, может быть, она знала. Знала, что Троцкий собирается мне об этом рассказать, и нарочно вышла сюда, потому что хотела увидеть мое лицо после того, как я обо всем узнаю. Может ли она и вправду не любить меня так сильно? Она вообще может быть мерзкой, да еще и настолько?

Внизу, в атриуме, детишки все еще смеялись и шумели. У них собрание! Насчет маркетинга! Это место такое крутое! Это лучшее время в их жизни.

Я побежал к своему рабочему столу и схватил куртку. Запихнул свой ноутбук в рюкзак. Руки у меня тряслись. В вестибюле я пялился на дверь лифта, ожидая, когда она откроется. Наконец это произошло, и я поехал вниз, на первый этаж, прошел мимо охранника, лениво помахавшего мне и пожелавшего «доброго вечера».