Коллектив авторов - Urban commons. Городские сообщества за пределами государства и рынка [litres]

Возможно ли определить городское публичное пространство как совместность? Быть может, это не самый аккуратно сформулированный вопрос, особенно в свете разобранных нами примеров; попробуем его переформулировать. Каким образом мы можем развить идею совместностей как коллективного усилия и культуры совместного действия и обозначить ее как часть процесса по пересмотру институтов и процессов производства публичных пространств в Чили? История щедро одарила нас примерами; сегодня главный вызов заключается в том, чтобы разработать методологические инструменты и вообразить себе новые политические композиции, которые смогут поменять порядок вещей.

Вопрос агентности совместностей – прежде всего вопрос того, кто занят их производством и как это производство устроено. Совместности, которые по-разному определяют в источниках, обычно образуются тремя обязательными элементами 384 384 Более детальная дискуссия о совместностях, а также о трех их отличительных чертах в «городском контексте» – в редакторском введении к сборнику. : 1) один или множество ресурсов; 2) люди, использующие ресурс/ресурсы, а также ответственные за производство и воспроизводство совместностей; 3) процессы переговоров, принятия решений и действий (то есть практики «производства совместностей»), которые определяют, как использовать ресурсы, то есть задают «правила апроприации» 385 385 Andreas Exner and Brigitte Kratzwald, Solidarische Ökonomie & Commons (Vienna: Mandelbaum, 2012), 23. . Таким образом, агентность совместностей тесно связана с последней характеристикой (что, правда, отнюдь не значит, что агентность не соотнесена с двумя другими) и обычно колеблется между двумя полюсами: заметным вторжением государства и приватизацией 386 386 David Harvey, «The Future of the Commons», Radical History Review, 2011, № 109: 101; David Harvey, Rebel Cities: From the Right to the City to the Urban Revolution (London: Verso, 2012), 68. . В обоих сценариях управление совместностями зависит от уровня доступа к ним, который позволяет гарантировать «адекватное» использование. Переформулируем: вопрос агентности совместностей, как ни парадоксально, оказывается вопросом их огораживания .

Этот текст посвящен агентности городских совместностей и больше фокусируется на «традиционных» совместностях, к которым можно отнести общественные пространства и блага, определяемые как «те разделяемые ресурсы, что были созданы и поддерживаются сообществом (библиотеки, парки, улицы)» 387 387 David Bollier, «The Commons: A Neglected Sector of Wealth-Creation», in Genes, Bytes and Emissions: To Whom does the World Belong?, Silke Helfrich, ed. (Berlin: Heinrich Böll Stiftung, 2009), 1. . Исходя из этого, мы обратимся к взаимоотношениям между государством и гражданским обществом, описанным в терминах диалектики огораживания городских совместностей и с учетом того, как эта диалектика «производит специфические материальности, пространственности и субъектности» 388 388 Alex Jeffrey et al., «Rethinking Enclosure: Space, Subjectivity and the Commons», Antipode 44, № 4 (2012): 1249. . Более того, мы рассмотрим проблему городского планирования (и генерального плана в том числе) как механизма, используемого государством, чтобы ограничить доступ к вышеозначенным «традиционным» городским совместностям. Если выражаться точнее, риторика планировочной экспертизы задает границы, в рамках которых действует огораживание городских совместностей, – и выражает эти ограничения в генеральных планах, принципах включения и исключения. Таким образом, «правительность» (governmentality) 389 389 Michel Foucault, «Governmentality», trans. Rosi Braidotti, I&C, 1979, № 6. Rpt, in The Foucault Effect: Studies in Governmentality, Graham Burchell, Colin Gordon and Peter Miller, eds. (Chicago: University of Chicago Press, 1991); Фуко М . Правительственность (идея государственного интереса и ее генезис) / Пер. с фр. И. Окуневой под общ. ред. Б. М. Скуратова // Логос. 2003. № 4–5 (39). С. 4–22. , 390 390 Несмотря на устойчивый перевод governmentality как «правительственность» (см.: Фуко М . Правительственность (идея государственного интереса и ее генезис) / Пер. с фр. И. Окуневой под общ. ред. Б. М. Скуратова // Логос. 2003. № 4–5 (39). С. 4–22), мы вслед за переводчиками Митчела Дина, к которому отсылает автор этой статьи, используем понятие «правительность» (см.: Mitchell Dean, Governmentality: Power and Rule in Modern Society (London: Sage, 1999); Дин М . Правительность. Власть и правление в современных обществах / Пер. А. Писарева, М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2016). – Прим. ред . (то есть рациональности и мировоззрения, обуславливающие «волю» государства) не только применяет силу, но и создает для нее пространство. Так мы наталкиваемся на лаканианское различение между «реальностью» и «Реальным»: первое понятие мы определяем как «социальную реальность, образуемую людьми во взаимодействиях и продуктивном процессе», а второе – как «непреклонную, „абстрактную“, призрачную логику» 391 391 Slavoj Žižek, The Year of Dreaming Dangerously (London: Verso, 2012), 102. управления, которую навязывает генеральный план, управляющий тем, что будет размещаться в социопространственной реальности. Государство способно навязывать и продвигать свой идеологический проект, поскольку «конечный опыт Реального – это не „реальность“, разрушающая иллюзию, а „иллюзия“, которая „иррациональным“ образом сопротивляется давлению реальности, не дает ходу „реальности“» 392 392 Slavoj Žižek, Did Somebody Say Totalitarianism?: Five Interventions in the (Mis)use of a Notion (London: Verso, 2001), 166. .

Текст начинается с краткого обзора фукольдианской концептуализации власти, который позволит понять, каким образом становится возможным «опространствливание правительности» («spatialization of governmentality»). Последнее складывается из слияния рациональностей (то есть общих обоснований, которые позволяют управлять определенными пространствами определенным образом) и технологий (то есть методов, посредством которых внедряются эти рациональности). Мы подытожим разговор о власти, анализируя парадоксальность ее природы, в которой всегда заключено некое «слабое звено», позволяющее сопротивлению появиться. В общем-то, это противоречие может привести к трансформации властных отношений государства и гражданского общества, и в то же время оно может сделать возможным пересборку и сшивание дискурсивного разлома между реальностью и Реальным. Заявленный итог потребует от нас проанализировать проблему автономии (как политической, так и пространственной) вкупе с осуществлением «пространственной практики» 393 393 Henri Lefebvre, The Production of Space, trans. Donald Nicholson-Smith (Oxford: Blackwell, 1991 [1974]); цит. по рус. изд.: Лефевр А . Производство пространства. М.: Strelka Press, 2015. , поскольку обе заданные проблемы обусловливают действия, происходящие в «разломах» официальных инструментов планирования (то есть в «пустыне Реального»), и поддерживают продвижение различных дискурсов, а значит, и рациональностей. Соответственно, эти действия позволяют развиваться новым отношениям между знаниями, социальными практиками, формами субъективности и власти, которые выводят «реальность» на передний план.