Паскаль Казанова - Мировая республика литературы

Определение двойного местоположения писателя позволяет справиться с присущей литературоведению апорией, из- за которой его постоянно упрекают в том, что оно неспособно уловить суть и смысл литературы как таковой. Предложенный нами метод позволяет описать как иерархическую структуру, так и ту систему принуждений, с которыми невозможно не считаться в литературном мире. Царящее в нем неравенство взаимообменов всегда оставалось незамеченным, скрывалось или замалчивалось в угоду другой, куда более умиротворяющей, экуменической версии, способствующей вере в литературу, но не мешающей функционировать тому реальному механизму, о котором говорим мы. Идея «чистой» литературы, главенствующая в литературном мире, способствует тому, что никто не обращает внимания на его жестокость, силовые отношения и литературные ристалища. Единственная узаконенная картина литературной республики — это мирное сосуществование всех народностей, свободный доступ всех и каждого к литературе, которая представляет собой обетованную землю вне времени, пространства, конфликтов и истории. В областях наиболее изолированных, и в какой — то мере свободных от принуждений политики, гнездится фантом литературы, свободной от всех исторических и политических связей, там верят в «чистую литературу», вне истории, мира, нации, вне борьбы национального и политического, в литературу, которая существует вне экономической зависимости и языкового господства. Там бытует представление о мировой литературе как о единой и неделимой, существующей вне национальных особенностей, политических или лингвистических различий. Но и столичные писатели редко когда представляют себе структуру мировой литературы. Им мешают представления, сложившиеся в столице, которые они считают «естественным порядком вещей». Их уделом становится слепота: усвоенная точка зрения мешает им видеть мир, в результате миром они считают то, к чему сведен их кругозор.

Пропасть, разделяющая мир общепризнанных литературных величин и мир величин местных, заметна только писателям периферии, поскольку им приходится искать «входную дверь», как сказал Октавио Пас, чтобы сделаться заметными в столице. Писатели с периферии более трезво смотрят на природу и расстановку сил на литературной арене. Но вместе с тем, несмотря на все препятствия, которые они мучительно преодолевают, вера в независимость литературы так велика, что и они поддерживают миф о безграничной свободе художника… По той же логике парадокса, именно писатели с дальних окраин мира, усвоившие, что литература держится на законе неравенства, что они должны принять крещение в столице, если хотят сохранить себя в качестве писателей, наиболее активно пользуются «изобретениями» интернациональной литературы: «метисизацией» англосаксонских писателей, неожиданными романными решениями латиноамериканцев, словом, всеми профессиональными новациями. Трезвая оценка существующей литературной иерархии и борьба против нее тоже заслуга периферийных писателей.

Так начиная с конца XVIII века, эпохи самого мощного культурного господства Франции, именно в окраинных областях с наиболее скудной литературой стало возникать возмущение существующим литературным порядком. Благодаря возникшей борьбе мало — помалу менялся и порядок, и сама литература в целом. Гердеру, яростно возражавшему против литературной монополии Франции, удалось создать условия для возникновения второго, противостоящего ей полюса. При этом надо сказать, что трезвость тех, кто находится в подчинении, далека от ясновидения. Они трезво оценивают собственное положение, не ошибаются, считая, что находятся в зависимости, но видят лишь частность, не в силах охватить всю структуру литературного мира, частичкой которой являются сами.

Совершенно очевидно, что проблема литературы напрямую, но порой весьма сложно, связана с языком. Отношение писателя к языку, на котором он пишет (не всегда родному, не всегда национальному), уникально и глубоко интимно. Однако главное осложнение в осмыслении взаимоотношений языка и литературы создается двойственным положением языка. С одной стороны, языком в качестве орудия пользуется государство [76] Во Франции со второй половины XVII века именно государство вводило повсюду французский язык. См. М. de Certeau, D. Julia, J. Revel. Une Politique de la langue. La Revolution française et les patois: L’enquête de la Grégoire. Paris, 1975. , с другой стороны, язык является своеобразным «сырьем» для писателя. Литература как таковая формируется постепенно, медленно отделяясь от «идеологического долга», так как поначалу писатели при помощи языка служат целям нации (политическим, государственным и др.), постепенно выковывая условия своей литературной свободы, создавая особый литературный язык. Особенность, уникальность, оригинальность каждого писателя — это завоевание, которое стало возможным только в ходе длительного процесса накопления и концентрации литературных средств. Мы будем еще говорить об этом длительном процессе, результате коллективного творчества, который и есть, по существу, история литературы.

История литературы, которую предлагаем мы, не связана с хронологией и сопоставлением произведений, она представляет собой череду революций и освобождений, с помощью которых писатели, сохраняя неразрывную связь с языком, добиваются для литературы независимого существования, вне идеологических нагрузок. Это история возникновения, накапливания и распределения (неравномерного) европейского литературного богатства, а затем распространения его и превращения в предмет упования и соперничества. Наша история начинается тогда, когда происходит, — воспользуемся самой прозаической формулировкой, — накопление первичного литературного капитала. Она начинается с публикации «Защиты и прославления французского языка» дю Белле.

Я понимаю, что начать историю мировой литературы, или, вернее, историю Мировой Литературной Республики с события, имеющего значение в первую очередь для французской культуры, значит заслужить упрек в произволе или даже в галлоцентризме. Историки ищут обычно истоки в наиболее древних пластах, так почему бы не считать таким началом событие более раннее: появление «Согласия двух языков» (1513) Жана Лемера де Бельжа? Или почему бы не опереться на другую литературную традицию, например, итальянскую, и сделать точкой отсчета трактат Данте «О народном красноречии», как это сделали Джойс и Беккет в 1929 году, стремясь освятить и узаконить совершенно новый подход к литературе, осуществленный в «Поминках по Финнегану [77] S. Beckett «Dante… Bruno. Vico… Joice» в коллективном сборнике, посвященном изучению «Work in Progress», задуманном Джойсом в качестве ответа на яростную критику «L’Œuvre en cours», фрагменты которого появлялись в разных журналах под одним и тем же названием: Our Exagmination Round His Factification for Incamination of Work in Progress, 1929. См. ниже, с. 380–382. »?