Паскаль Казанова - Мировая республика литературы

Универсализм возникает благодаря «ристалищу наций», по выражению Ривароля, то есть благодаря их конкуренции, их соперничеству. Победа досталась Франции вопреки заслугам других языков, победа утонченная и благородная, объясняет Ривароль, потому что французский язык «ясен». Говоря о ясности, он пользуется общепризнанным суждением, но утверждает и формулирует превосходство с той крайней надменностью, какая свойственна правителям: «что не ясно, то не по — французски; то, что не ясно — это еще по — английски, по- итальянски, по — гречески или по — латыни» [129] Там же, с.39. . «Рассуждение» Ривароля — это своего рода боевая машина, предназначенная для борьбы с самой опасной соперницей Франции на «ристалище наций», соперницей, которая яростнее всех оспаривает всеобщее господство всеобщего французского языка, а именно с Англией. «Англичане и французы, — пишет Ривароль, — соседи и соперники, после трех веков борьбы, но не за господство, а за существование, выжили и те, и другие, и теперь делят литературную славу и спорят уже на протяжении века, на кого будет смотреть Вселенная». Опасной соперницей Англия стала благодаря своему торговому могуществу. Лондон прославился как самый главный и самый богатый торговый город Европы. Ривароль тщательно отделяет «большой кредит англичан в деловом мире» от их предполагаемого могущества в мире литературы. Он стремится разделить экономику и литературу, чтобы дать Франции шанс по — прежнему оставаться владычицей литературной империи, давая понять, что культурное могущество не является следствием экономического. При этом он пишет: «Привыкнув получать большие кредиты при деловых операциях, Англия, похоже, переносит подобные могущественные условности и в область литературы, поэтому в ней много преувеличений, не совместимых с хорошим вкусом» [130] Там же, с. 37. . Иными словами, Ривароль намечает отличие экономики и литературы, но еще не в силах всерьез ощущать независимость литературы, а значит, представлять себе, как Валери Ларбо два века спустя, литературную карту совершенно отличной от карты политической.

Начиная с конца XVIII века Англия становится главной соперницей Франции. «Англичане, — пишет Луи Рео, — возгордившись своей победой над Людовиком XIV и расцветом английской литературы: творчеством Драйдена, Аддисона, Попа и Свифта, с трудом терпели французский язык в качестве международного» [131] L. Réau. L’Europe française au siècle des Lumières, (1938), Paris, 1971, c. 291. . В самом деле, экономический расцвет Англии сопровождался формированием нормы английского языка и проверкой наличия литературного капитала: Драйден, Стиль и Свифт заботятся о чистоте стилистики, а грамматисты и лексикографы завершают работу, которая даст нам современный английский язык.

Французский язык стал официальным в Англии, начиная с 1066 года, после нормандского завоевания, и только с XV века появляется нормативный английский. Особенность истории английского народа в том, что освобождение от власти Рима в XVI веке повело к сосредоточению в руках короля всех видов власти: особым актом в 1534 году Генрих VIII, глава английской церкви, объявил себя абсолютным властителем, как в области политической, так и религиозной. Иными словами, унификация языка была связана с унификацией религии: «Great Bible» (1539) и «The Book of Common Prayer» (1548) читались на церковных службах по всей Англии. Однако народный язык достаточно поздно получил статус государственного. Точно так же, как в Германии, устранение латыни из религиозной сферы сохранило ее как язык учености, образования и поэзии. Как я показывала выше, реформация религиозного культа препятствовала «обмирщению» (то есть автономности) литературных и лингвистических претензий. Вот почему, несмотря на раскол, латынь сохраняет в Англии свой чисто литературный авторитет на протяжении достаточно долгого времени, и работа грамматистов освободит «народный язык» от греко — латинских образцов очень поздно. Грамматика Уильяма Лиля и Джона Колета, друга Эразма и Томаса Мора (1510), была признана Генрихом VIII официальным учебником, она прослужила образцом как школьникам, так и грамматикам до конца XVIII века. Эта грамматика была построена как сравнение латыни и английского языка, в них находили одинаковые частицы, типы спряжений, падежи и конструкции [132] D. Baddioni. Цит. произв., с. 153. .

Только в XVIII веке начинается работа по формированию нормы английского языка, но без участия учреждения типа французской академии, которая выработанную норму превращала в закон. «Контроль за нормой был делом грамматистов, образованных людей и педагогов, и утверждалась она социумом, который уважительно относился к установленным правилам» [133] Там же, с. 154. . За внешней независимостью литературы шел процесс ее национализации. Подобный процесс был характерен не для одной только Англии, но там он был наиболее отчетлив. Видеть в «английской литературе» самое яркое выражение национального характера, иными словами, воплощение национальной сущности, стало означать со временем, по словам Стефана Коллини [134] S. Collini. Public Moralists, Political Thought and Intellectual Life in Britain, 1850–1930. Oxford, 1991. , умение видеть в ней главное. Литература в Англии в большей мере, чем где — либо, стала средством утверждения и выявления национальной специфики. Подобная особенность литературы во многом возникла как результат соперничества с Францией. В самом деле, если даже английский национализм принял иные формы, чем в Европе [135] И это существенно для понимания английской «исключительности». , то можно предположить, что эти национальные специфики сложились в конце XVIII века как реакция сопротивления против могущества Франции. Сопротивление французской гегемонии часто выражалось в раздраженной галлофобии, безусловно, соразмерной с французской надменностью и уверенностью в собственном всемогуществе. Англия вырабатывала свои национальные «протестантские» особенности по контрасту с Францией, которая слыла враждебной, «тиранической» и католической [136] См. L. Colley. Britons. Forging the Nation. 1707–1837. Цит. произв. . Исходя из той же логики, национальный облик приобретала и литература: являясь «английской», дорожа своей национальной принадлежностью, она утверждалась в своем противостоянии французскому всемогуществу.

Благодаря литературе мы можем установить те «клише», которые считаются главными характеристиками английской нации и которые возникли как неприятие господства [137] S. Collini. Цит. произв. клише французских. Идея о врожденном индивидуализме англичан и их искренности тесно связана с их политическим самоопределением, антагонистическим по отношению к Франции: к ее политической диалектике (между деспотизмом и революцией), ее пристрастию к формальным изыскам (прославленному «французскому лаку») и сомнительной морали ее литературы [138] Там же, с. 357. . Идея о даре свободы у англичан и их склонности к представительной форме правления тоже сформирована как противопоставление политическим мифам Франции. Свои особенности англичане объясняют неспособностью к систематическому абстрактному мышлению, поэтому ценить в английской литературе будут верность сложному богатству жизни, несводимой к категориям абстрактной системы [139] Там же, с. 348–351. . Противостояние Англии лингвистическому и литературному господству Франции сформировало из нее главную литературную соперницу.