Мишель Сапори - Роза Бертен. Кутюрье Марии Антуанетты

Портрет дамы. Фрагмент. Миниатюра, Франция, 1770–1780-е годы.

Частное собрание

Как уже понятно, мадемуазель Бертен держалась так, словно принадлежала к более высокому рангу, чем некоторые аристократы, ежедневно посещавшие Версаль. Для нее совершенно нормально смущать совсем юного знатного провинциального юношу, покинувшего родную Бретань, чтобы стать пэром Франции. Шевалье Шатобриан в своих «Мемуарах из могилы» рассказывает, как в 1786 году, когда ему было всего 18 лет, он совершил первое путешествие в столицу вместе с модисткой Розой Бертен. Успех позволил проявиться ее очарованию: она стала почти красивой. Ее взгляд подчеркивал твердость характера, который был явно прочнее, чем ее ленты и муслины.

Но давайте послушаем Шатобриана в его смятении: «Вы оставили меня на дороге из Комбурга в Ренн: я неожиданно нагрянул в этот город к одному родственнику. Он объявил мне со счастливым видом, что у некой дамы, его знакомой, отправлявшейся в Париж, есть одно свободное место в экипаже, и постарался убедить эту даму взять меня с собой.

Я согласился, проклиная вежливость моего родственника. Он договорился и тут же представил меня моей спутнице, торговке модными товарами, развязной и бесцеремонной, которая, увидев меня, принялась смеяться. В полночь прибыли лошади, и мы отправились в путь. И вот я в почтовой карете, наедине с женщиной, глубокой ночью. Как мне, который никогда в жизни не мог посмотреть на женщину, не покраснев, спуститься с высоты моих грез к этой ужасающей действительности? Я не знал, куда деваться, и забился в угол, боясь прикоснуться к краю платья мадам Розы [90] Шатобриан описывал этот эпизод, когда Мария Жанна уже несколько лет именовалась Розой. . Когда она со мной заговаривала, я что-то бормотал, не в силах ей отвечать.

Она была вынуждена заплатить кучеру, оплатить все, потому что я был ни на что не способен. На рассвете она с изумлением смотрела на такого болвана, сожалея, что связалась с ним.

Как только характер местности начал меняться и я больше не узнавал одежду и акцент бретонских крестьян, я впал в глубокое уныние, что увеличило презрение мадам Розы ко мне.

Я заметил, какое чувство у нее вызывал, и получил от этого своего первого светского урока впечатление, которое еще полностью не стерлось. Я родился диким, но не беспардонным и обладал скромностью, свойственной моему возрасту, но не был стеснительным. Когда я догадался, что смешон из-за своих достоинств, моя дикость превратилась в непреодолимую застенчивость. Я уже не мог произнести ни слова: я чувствовал, что мне надо что-то скрывать, и это что-то было достоинство; я решил сам спрятаться, чтобы не искушать мою невинность (…). Наконец мы въехали в Париж. Я обнаружил на всех лицах насмешливое выражение: как перигорскому дворянину [91] Старинный дворянский провинциальный род. мне казалось, что на меня смотрят, чтобы надо мной насмехаться.

Мадам Роза привезла меня в гостиницу на улицу Мэл и поспешила отделаться от такого дурака. Лишь только я вылез из кареты, она сказала портье: „Дайте комнату этому господину.

К вашим услугам“, — добавила она, делая мне реверанс. За всю свою жизнь я больше никогда не встречал мадам Розу. Она все же сжалилась над простаком и сказала, что передаст моему брату, чей адрес в Ренне у нее был, что я прибыл в Париж».

При Людовике XVI мода продолжает меняться. В Париже одна «литературная» дама вела образ жизни, обычно благоприятствующий увлечению модой; она вставала лишь к вечеру и ложилась спать с наступлением зари. Как писал Мерсье, ее называли «лампой». И далее, про Розу Бертен — «министра моды»: «Когда какое-нибудь мнение вызывалось модой, ничто не могло его искоренить, кроме нового приступа этого безумия. Авторитет, мудрость были бессильны против всеобщего безрассудства. Глупцами были служители культа моды, они следовали ей, а ее игры считали основными законами». Вместе с Фонтенелем он пришел к заключению, что не существует спасения, кроме «моды быть незаинтересованным, — но она никогда не настанет». Попав в крепкие объятия моды, некоторые женщины становились неисправимыми покупательницами и необузданными потребительницами.

Потребляли — даже себе во вред. В 1782 году продавцы стали посыпать толченым белым стеклом банты, шляпы, веера, газ и одежду, чтобы они лучше блестели. Запрет на эту вредную для здоровья торговлю был принят специальным постановлением полиции [92] Муниципальный архив Компьеня. Постановления полиции города Компьеня, 1782, FF 10.35. .

Потребляли — до изнеможения! Так, миледи Маунтстюарт, приехавшая в Париж для поправки здоровья, падает от усталости после визита в «Великий Могол».

«Она провела три часа на ногах, заказав по меньшей мере пятьдесят предметов для себя и своих дочерей. Поскольку она очень плохо говорила по-французски, она была вынуждена выучить для этого случая почти все слова для обозначения всевозможных поправок и расцветок, которые ей были нужны. Ничто от нее не ускользнуло; она по тридцать раз возвращалась к большинству предметов с точностью, которая вызвала мое крайнее удивление, она ничего не забыла, по всем пунктам отдавала распоряжения с крайней ясностью и с точностью, достойной генерала. Она так измучилась, сама даже этого не заметив, что, вернувшись туда, где жила, почувствовала себя плохо и упала в обморок» [93] Луи Дютан . Мемуары путешественника на отдыхе. Париж: Боссанж, 1806, т. 2, с. 202. .

Мода времен Марии Антуанетты, 1780-е годы

Потребляли — измучив себя почти до смерти, как в случае супруги Пьера Кауэ де Вильера, государственного казначея королевского дома. Именно ее история в некотором роде была повторена мадам де ла Мотт в деле о колье [94] Мадам де ла Мотт — самая знаменитая авантюристка галантного XVIII века, провернувшая аферу с продажей бриллиантового ожерелья якобы для Марии Антуанетты. . Мадам Кауэ была заключена в тюрьму в 1777 году за подделку почерка королевы, в частности в заказах на безделушки, такого безупречного качества, что даже модистка была обманута. Королева была уведомлена об этом деле, и оно могло закончиться не тюремным заключением, а ограничиться всего лишь внушением виновной.

Но когда она продолжила злоупотреблять подделкой почерка Марии Антуанетты, ее и в самом деле отправили в Бастилию, откуда из-за ухудшающегося здоровья она была переведена в женскую общину Св. Фомы, где вскоре умерла. «Эта Бастилия, — часто повторяла она, — меня убила».