Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

– Сеньор! Вот этот кабальеро, – он указал на человека весьма приятного вида и наружности, в котором было даже что-то величавое, – перевел одну итальянскую книгу на наш язык, а я набираю ее для печати.

<���…>

Скажите, однако ж, ваша милость: вы намерены издать эту книгу на свой счет или же вы запродали ее какому-нибудь книготорговцу?

– Я издаю ее на свой счет, – отвечал переводчик, – и рассчитываю заработать не менее тысячи дукатов на одном только первом ее издании, а выйдет оно в количестве двух тысяч книг и будет распродано в мгновение ока по цене шесть реалов за книгу.

– Нечего сказать, точный расчет! – воскликнул Дон Кихот. – Сейчас видно, что ваша милость понятия не имеет о лазейках и увертках книгоиздателей и о том, как они между собою сплочены.

<���…>

Он прошел дальше и увидел, что правят листы еще одной книги; когда же он спросил, как она называется, ему ответили, что это вторая часть «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского», сочинение некоего автора, проживающего в Тордесильясе.

– Слыхал я об этой книге, – заметил Дон Кихот. – Признаться сказать, я полагал, что ее уже успели сжечь за ее вздорность, а пепел развеяли по ветру, ну да, впрочем, дождется свинья Мартинова дня [488] В испанских деревнях был обычай колоть свиней в Мартинов день (11 ноября). ( Прим. Н. М. Любимова .) . <���…>

И, сказавши это, Дон Кихот с некоторою досадою покинул книгопечатню» [489] Cervantes, Don Quixote. P. 268–270 ( Сервантес М. де. Указ. соч. Т. 2. С. 543–545). .

Когда дело коснулось книгопечатания, Дон Кихот проявил себя отнюдь не дураком. Даже восхищаясь сложным устройством книгопечатни, он сразу понял, что авторы и переводчики теперь зависят от владельцев этих замечательных машин, которые ничтоже сумняшеся напечатают и версию подражателя, если это принесет деньги. В этом новом мире машин авторы определенно оказались в проигрышном положении.

С тех пор авторы (в частности, я, едва прочитавший процитированную страницу) возлюбили Дон Кихота. Разделение труда между людьми, которые сочиняют истории (авторами), людьми, которые владеют машинами для производства печатных книг (типографами и издателями), и людьми, продающими эти книги (оптовыми и розничными книготорговцами), конечно, пошло на пользу авторам: оно дало их произведениям доступ к такому количеству читателей, как никогда прежде. Но при этом оно же ограничило их контроль над собственными работами. Силами своего героя Сервантес измерил соотношение успеха и возникающих трудностей для авторов своего времени.

На этой гравюре Яна ван дер Страта изображена книгопечатня середины XVI в. наподобие той, которую посетил Дон Кихот

Встречей Дон Кихота с машинами, которые обеспечивали успех романа о нем, но в то же время делали из него беспомощного свидетеля происходящего, ознаменовалось завершение его деяний. А вот эпоха крупномасштабной художественной литературы только начиналась. Очень скоро книгопечатни, подобные той, которую посетил герой, устроили наводнение беллетристики не виданной еще миром силы. Отбиваясь от авторов-конкурентов и литературных пиратов, Сервантес создал новую форму литературы, которая играючи затмила популярность средневековых сочинений. Независимые, самоуверенные и безжалостные авторы начали использовать для своих творений все, что было написано до них, и добавлять в общую кучу собственные возмутительные выдумки: путешественник описывает свои встречи с великанами, лилипутами и разумными лошадьми; скучающая француженка-домохозяйка заполняет досуг супружескими изменами, ради них идет на подлог, а затем кончает с собой; безумный белый китобой охотится на безумного белого кита… В прежние времена сборники объединяли море историй и делали их доступными читателям, но теперь их затмили совершенно новые вымышленные сюжеты. Пусть идея индивидуального авторства зародилась еще в классическом мире [490] Armas , Cervantes and the Italian Renaissance. P. 58. , но широко распространенной она сделалась лишь после того, как вошла в соприкосновение с книгопечатанием и массовым производством литературы.

Сервантес, как выяснилось, обнаружил формулу успеха. Новые романы основывались на личности автора, предлагавшего новые идеи, и уверенно вытесняли прежние формы литературы. Дефляция традиционных форм проявлялась, в частности, в развитии прозы в ущерб поэзии и в пренебрежении к древним языкам: мало кто использовал последние для написания романов или хотя бы употреблял устаревшие идиомы. Романы замечательно решали задачу доступа читателей к чужим размышлениям, особенно если дело касалось подробностей психологических процессов и развития эмоций и мыслей, которое передавалось практически так же, как в повседневной жизни. Романы, менее приверженные традиции, чем эпос, могли также быстрее подстраиваться под меняющиеся обстоятельства; возможность публикации отрывками в газетах с продолжением в следующем выпуске позволяла учитывать быстро меняющуюся конъюнктуру. Жанр сделался самым популярным в период, который можно назвать механическим веком литературы, период, когда воспроизводство литературы стало осуществляться при помощи сложных машин. Возникновение романа предшествовало появлению этих машин, но в один прекрасный день роман совместился с механикой, которая стала все более эффективно использовать его и превратила в доминирующую литературную форму Нового времени.

Авторы были столь же разнообразны, как и выдуманные ими сюжеты. Меньшая связь с исторической традицией снижала барьеры доступа к писательству, особенно для женщин. Хотя некоторые писательницы скрывались за мужскими псевдонимами, например Джордж Элиот (Мэри Энн Эванс), чаще они писали под собственными именами, отражая в творчестве все на свете – от жизни при французском королевском дворе до тяжелого положения гувернанток в Англии. Писательское ремесло стало одним из вариантов карьеры в эпоху, когда выбор для женщин был очень ограничен. Куда труднее было встать на писательскую стезю бывшим рабам в Соединенных Штатах и других странах: им планомерно перекрывали доступ к грамоте. Тем не менее много освобожденных или беглых рабов, среди которых наибольшую известность получил Фредерик Дуглас, рассказывали истории своего спасения и часто описывали процесс своего тайного приобщения к чтению и письму как начало свободы. Часть этих повествований представляла собой автобиографии, часть же была беллетризована таким же образом, каким Сервантес превратил историю собственного спасения из рабства в текст, пользующийся интересом публики.