Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

По мере развития успеха жанра романа история повторялась. Когда-то Сервантес негодовал из-за популярности рыцарских романов; теперь же начались переживания из-за нового романа (как было в старину в Японии, где буддисты и конфуцианцы вместе ополчились против романа Мурасаки). Педагоги и священники начали настраивать публику против романов. Врачи отзывались о читателях как о наркоманах, надеясь удержать их (прежде всего женщин) от чтения беллетристики. Но управлять доступом к литературе становилось все труднее. И женщины, и бывшие рабы, и другие люди всех групп и сословий рвались в мир литературы. Остановить их было невозможно.

Подозрительное отношение к романам исчезло лишь недавно. Теперь мы тревожимся, что дети мало читают, что литература проигрывает в популярности видеоиграм; мы считаем чтение большинства романов более предпочтительным занятием, чем времяпрепровождение перед экраном. Но представление о том, что не любое чтение полезно, все еще существует. Правда, теперь такой подход в большей степени затрагивает интернет, новое неуправляемое пространство, где для чтения предлагается немыслимое множество сомнительных писаний. Наступит ли время, когда мы будем оглядываться на интернет с тем же ностальгическим чувством, с каким многие в наши дни оглядываются на эпоху романа?

2 августа 1776 г. участники 2-го Национального конгресса собрались для подписания Декларации независимости. Даровитый Томас Джефферсон на изготовленном на заказ наколенном столике набросал проект и отправил его в Конгресс, где документ положили на стол, чтобы любой из членов мог изучить его и предложить свои поправки. После того как Конгресс пришел к соглашению и одобрил голосованием окончательный текст, полковник Джон Никсон 8 июля торжественно зачитал его вслух [491] Coelho Ch., Timothy Matlack: Scribe of the Declaration of Independence. Jefferson, N. C.: McFarland, 2013. P. 55. . Через несколько недель Конгресс дал поручение Тимоти Мэтлэку, бывшему пивовару и непревзойденному каллиграфу, умевшему вырисовывать красивые округлые буквы в стиле «English round hand» [492] Ibid. P. 60. . Тот смог гусиным пером записать всю Декларацию на одном листе пергамента, да еще и оставить внизу поле – пятую часть листа, – где должны были стоять подписи.

Один за другим члены Конгресса выступали вперед, чтобы расписаться. Примерно посередине подошла очередь Бенджамина Франклина, и тот начертал изящным почерком: «Бендж. Франклин». Большинство подписавшихся ограничивались написанием имени, но Франклин добавил к своему автографу замысловатый росчерк в виде вытянутой восьмерки, перехваченной окружностью, поверх которой прошла еще одна восьмерка. Возможно, он специально сократил свое имя, чтобы оставить место для этого экстравагантного вензеля.

Роль, которую Бенджамин Франклин сыграл в истории Соединенных Штатов, настолько велика, что совершенно затмила его вклад в историю литературы. Чтобы получить более наглядное представление об этом вкладе, я предпринял еще одно путешествие. Оно было несложным: Франклин был единственным моим соотечественником из всех, о ком я писал. Мне нужно было всего лишь доехать подземкой из Кембриджа в Бостон, чтобы пройтись там по Тропе свободы, дорожке из красного кирпича, проложенной по тротуару через центр Бостона и соединяющей между собой места, связанные с Войной за независимость. Конечно, она выводит далеко не ко всем достойным объектам, но это меня не тревожило: ведь я отправился сюда не для того, чтобы изучать историю Американской республики. Я намеревался найти здесь свидетельства о связях Франклина с Республикой ученых.

Я повернул за угол, и вот она – статуя на маленькой улице в центре Бостона. Франклин доброжелательно смотрел на меня сверху вниз, вежливо держа шляпу в руке, хотя стоял он не в помещении, а в небольшом дворе, выходящем на узкую улочку. На постаменте располагались барельефы, увековечивавшие эпизоды его жизни, в том числе самый известный – подписание Декларации независимости.

Обдумывая эту сцену, я свернул за угол дома 1 по Милк-стрит, где некогда находился родной дом Франклина, стоявший напротив одного из главных экспонатов Тропы свободы, Старого южного молитвенного дома, хорошо сохранившегося с XVII в. здания из красного кирпича. Дом, где родился Франклин, напротив, был скромным, деревянным и давным-давно сгорел дотла. На его месте возвышается шестиэтажное здание с оштукатуренным фасадом, характерным для построек XIX в. На втором этаже красуется бюст Франклина с надписью, извещающей, что великий государственный деятель родился именно здесь.

Дом видел лучшие дни. Часть его окон заколотили, и снаружи было трудно понять, живет там кто-то или нет. На лестничной клетке пахло мочой. Листовка сообщала, что некая «Международная академия» переехала в другое место. Другая, от городских властей Бостона, обещала, что канализацию скоро исправят. Кто-то прикрепил к двери визитную карточку, извещавшую о продаже антикварных плакатов. В возрожденном центре Бостона дом 1 по Милк-стрит напоминал о том старом, захудалом центре, каким я запомнил его несколько десятков лет назад.

Первый этаж был пуст. Вывеска, которая, судя по виду, могла висеть здесь с 80-х годов, зазывала в отделение «Sir Speedy» и предлагала «графический дизайн, цветное копирование, цифровые услуги и цветную печать». В первый момент это совпадение взволновало меня: Франклину понравилось бы, что в его родном доме находилось печатное заведение. Но выцветшая вывеска давно съехавшей полиграфической мастерской выглядела печальной и заброшенной, а Франклин не имел склонности к ностальгии. Ему, возможно, и понравилась бы печатная мастерская, но мысль о том, что одно поколение таких мастерских перестало существовать и сменилось другим, доставила бы ему еще больше удовольствия. Несмотря на то что политик носил парик и чулки, он был одним из великих первопроходцев современной информационной технологии.

Чем больше я думал об отношении Франклина к технологии, тем больше уверялся в том, что, водя гусиным пером по пергаменту с текстом Декларации независимости, он должен был понимать, насколько это архаично даже в 1776 г. – подписывать документ, созданный писарем, точь-в-точь как на заре письменности, на таком же пергаменте, какой изобрели в Пергаме две тысячи лет назад. Безусловно, в эпоху печати записи от руки на пергаменте были особым явлением: так составляли только документы исключительной важности (точно так же будет записана писарем на четырех листах пергамента Конституция США). Но Франклин знал, что Декларация независимости должна опираться на более современную технологию, более соответствующую ее революционным целям.