Мартин Пачнер - От литеры до литературы [Как письменное слово формирует мир, личности, историю]

Размышляя над своим необычным положением в письменности, Ахматова пришла к выводу, что история литературы не имеет прямолинейного движения вперед, от устной декламации к клиновидному знаку и далее к печати; она может двигаться в сторону, застывать на месте и даже возвращаться вспять – в зависимости от того, кто управляет средствами литературного производства. Если эти средства находятся в руках враждебного, тоталитарного государства, оно может загнать писателя в догутенберговскую или даже в дописьменную эпоху, словно двоих монахов с греческим алфавитом вовсе не существовало.

Для Ахматовой государственные и цензурные притеснения несколько ослабели в 1940-х гг., но лишь потому, что их вытеснил еще больший ужас Второй мировой войны. В 1941-м Адольф Гитлер нарушил договор о ненападении и начал войну против Советского Союза. Сталин вынужден был сосредоточиться на войне, что заставило его временно отвлечься от Ахматовой. Кровавые чистки ослабили офицерский состав, который теперь нужно было срочно усиливать. Многие из друзей Ахматовой попали в изгнание, но она отказалась покинуть страну и, напротив, «была со своим народом», читая патриотическую поэзию солдатам в госпиталях. Она даже обратилась к новейшей технологии, радио, участвуя (до того, как ее отправили в эвакуацию) в передачах, поддерживавших ее земляков, жителей Петрограда, теперь переименованного в Ленинград, оборонявших этот город русских прозаиков и поэтов. Она не заговаривала о своей поэме «Реквием», но, вместе с подругами, хранила ее на всем протяжении войны – для будущего.

Через несколько месяцев после окончания войны Ахматова снова пересказала на память «Реквием». На сей раз ее слушала не какая-то из подруг, принадлежавших к ближайшему кругу, а первый за долгое время посетитель из-за границы, В эпоху чисток встреча с иностранцем была бы смертельно опасна, даже опаснее, чем запись стихов на бумаге. Но война смягчила некоторые из серьезных ограничений, да и гость прибыл из Великобритании, которая была союзником в борьбе против Гитлера. Его звали Исайя Бе́рлин. Родился он в России, но вырос в Англии, куда его родители бежали после революции, и стал весьма заметной фигурой среди британских интеллектуалов.

Когда Берлин в ноябре 1945 г. явился к Анне Ахматовой, он еще не получил известности как критик тоталитаризма, а был всего лишь неким носителем известий с Запада. Берлин впервые посетил тогда свою прежнюю родину, языком которой все еще свободно владел. Он явился туда в официальном качестве сотрудника британского Министерства иностранных дел, для сбора сведений о положении в стране, которая пережила зверские чистки своего параноидального лидера, помогла ценой огромных человеческих жертв нанести поражение нацистской Германии и теперь стояла перед неопределенным будущим. Он также располагал связями в британской секретной службе. Вероятно, он не имел дополнительного задания, но позднее фальсифицировал отчет о встрече с Ахматовой, заявив, что она оказалась случайной, хотя на самом деле ее организовал посредник [630] Сведения заимствованы: Voronina O. A Window with an Iron Curtain: Cold War Metaphors in Transition, 1945–1968. Ann Arbor: UMI, 2010; Копылов Л., Позднякова Т., Попова Н . И это было так. Анна Ахматова и Исайя Берлин. СПб., 2009. По пути в Москву Берлин встретился со своим другом Ноэлем Аннаном, связанным с Британской секретной службой. См.: Deighton A. Berlin in Moscow // Isaiah Berlin: Academia, Diplomacy and Britain’s Cultural Cold War. Oxford Sciences Po Research Group, Oxpo Working Paper, 5. URL: http://berlin.wolf.ox.ac.uk/lists/onib/deighton.pdf. Ноэль Аннан позднее редактировал эссе Берлина о его встрече с Ахматовой. . В депеше в Министерство иностранных дел Берлин сообщал, что в России к поэзии относятся куда серьезнее, чем в любой другой стране [631] Akhmatova , My Half Century: Selected Prose, trans. and ed. by Ronald Meyer. Ann Arbor, Mich.: Ardis, 1992. . Британское Министерство иностранных дел, по крайней мере, в лице его сотрудника Исайи Берлина, казалось, разделяло это мнение.

К 1945 г. Ахматова давно рассталась со своим мужем-востоковедом. Она жила в коммунальной квартире, исключавшей всякую приватность: кроме нее, там жили ее бывший гражданский муж Николай Пунин, его бывшая жена и дочь, а также бывало много посетителей. В этом же здании находился Институт Арктики и Антарктики [632] Арктический и антарктический научно-исследовательский институт (ААНИИ). – Прим. ред. , территория которого охранялась. Войдя туда, Берлин должен был предъявить документы. Затем он пересек двор и поднялся по лестнице. Дверь ему открыла женщина в ветхой одежде. Когда гостя пригласили войти, он понял, что Ахматова живет в настоящей бедности. В городе, не отошедшем еще от военного разорения, она могла предложить гостю лишь жареную картошку. Но Берлин был поражен до глубины души. Ему пришлось уйти, но он вернулся тем же вечером, чтобы побеседовать с самой прославленной поэтессой России. Встреча произвела глубокое впечатление и на Ахматову, которая продержала гостя до утра. Они говорили о литературе, Западе и Советском Союзе, а через несколько часов перешли к более глубоким темам. Берлин вернулся следующим вечером, а потом пришел еще раз.

Поистине незабываемым оказалось посещение, во время которого Ахматова на память прочитала Берлину свой «Реквием». Поэма настолько поразила британца, что он дважды просил автора позволить ему записать ее. Но Ахматова отказала. Ведь репрессии пошли на убыль, и она рассчитывала вскоре издать новый сборник стихов: вскоре Берлин смог бы прочитать «Реквием» в книге. После десяти лет существования в памяти автора и ее друзей поэма наконец должна была явиться миру.

Но события вновь повернулись не тем боком – и вновь из-за Сталина. Среди трудов по восстановлению разоренного войной Советского Союза он нашел время побеспокоиться о судьбе советской поэзии в лице Ахматовой. Узнав о встрече (оказалось, что одна из подруг Ахматовой была осведомительницей), он в гневе воскликнул: «Оказывается, наша монахиня [давнее презрительное прозвище] принимает иностранных шпионов!» [633] Berlin I. Personal Impressions, ed. by Henry Hardy, with an introduction by Noel Annan. L.: Hogarth Press, 1980. P. 201, 202. – и вновь обратил против нее всю мощь тоталитаризма. Наверно, он мог арестовать ее и пытками выбить ложное признание, или просто заставить сгинуть в тюрьмах. Но он решил бороться против Ахматовой средствами литературы – и мобилизовал для этого государственную монополию на печать.

Кампания началась с речи назначенного Сталиным секретаря ЦК по идеологии Жданова, в которой тот осуждал два литературных журнала за ошибки в редакционной политике, выразившиеся в публикации произведений Анны Ахматовой. Речь напечатали во влиятельной газете, а затем переиздали брошюрой, миллионным тиражом. Этот сигнал недвусмысленно призывал других поддержать обвинения, что и не замедлило случиться. Ахматова, сделавшись мишенью литературного гнева страны, саркастически заметила в разговоре с подругой: «Подумайте, какая слава! Даже ЦК обо мне пишет…» [634] Ostrovskaya S. K. Memoirs of Anna Akhmatova’s Years, 1944–1950, trans. by Jessie Daves. Liverpool: Lincoln Davies, 1988. P. 52 ( Островская С. К. Дневник. М., 2013). .