Владимир Немирович-Данченко - Избранные письма. Том 2

На том, чтобы Луку играл Москвин, очень настаивал я. Как и на Качалове, в котором я чуял комика, почему еще перед Бароном дал роль комика в «Столпах»[538].

В Вашей статье верно рассказывается, что сначала пьеса ставилась в натуралистических тонах. Чрезвычайно. И с отступлениями вроде того, где, вместо солнечного дня — по автору, Станиславский делал дождливую ночь… Из Москвина, {262}действительно, старались делать какого-то апостола, а Станиславский с презрением относился к Сатину в 4‑м действии. Такое положение я застал, войдя в пьесу…

Я думаю, что и Москвин и сам Станиславский не откажутся от того, что «тон» для Горького найден был мною. Как сейчас помню, в 3‑м действии на монологах Москвина, а после в 4‑м — на монологах Сатина. Подтверждают и Вишневский с Качаловым, каких усилий стоило мне вести Константина Сергеевича на «горьковский» или «босяцкий» романтизм, как я тогда окрестил. И К. С. только при возобновлении через несколько лет великолепно схватил этот романтизм.

Морозов в эту пору уже находился под влиянием моего исконного доброжелателя Марьи Федоровны Андреевой и — после влюбленности в меня в течение трех лет — начал сильно и быстро остывать и переходить к отношению определенно враждебному. Когда спектакль «Дна» готовился, он почти уже не здоровался со мной. Тем не менее после двух-трех представлений, встретившись за кулисами, он остановился передо мной и сказал: «Должен признать, что только благодаря гению Горького и Вам театр не погиб. Успехом “Дна” театр обязан одному Вам». Я не могу вспомнить точно, но то же где-то и как-то сказала даже Андреева. Все тогда было в холодке против К. С. после «Мещан» и «Власти тьмы» (в которых я не принимал никакого участия). Да и со сценой нового театра он не мог справиться, пока не пришел я[539].

Постановка «Дна» была одной из моих самых шикарных побед в Театре. Особливо если еще припомнить, что, строя новый театр, Морозов хотел поставить меня на второе, третье или десятое место, отказываясь, однако, вести дело без меня. И театр — в который уже раз? — был спасен мною.

Но потом Горький, благодаря влиянию Андреевой, от меня отъехал. Морозов — еще сильнее. Потом это отразилось даже в печати. Дальше произошла еще раз подобная же история с «Детьми солнца». И все-таки мое непримиримое отношение к Андреевой, и как к актрисе, и как к личности, окончательно развело нас с Горьким. Надо бы мне как-нибудь записать для верной истории разные фазы и подробности наших взаимоотношений…

{263}Но пока что история вроде той, какую Вы пишете, продолжает оставаться по отношению ко мне лично такой же подчиненной ложной молве, как и всякая история, опирающаяся чаще на факты, чем на правду.

Разумеется, читая корректуру Вашей статьи, я и не должен был ожидать ничего другого… Но я как-то особенно не злопамятен. Все забываю о том разительном повороте, который совершился в Вас лет 7 – 8 назад. Забываю, как Вы из критика, совершенно не признававшего того-то и того-то, переменились в горячего апологета, забываю Ваши статьи в «Одесских новостях» к нашему приезду в Одессу, так возмутившие труппу, что я едва удержал ее от неприятной для Вас телеграммы. И многое другое, что теперь опять приходит на память. Главное, забываю, что в Ваших глазах моя работа в театре сводится к «комментариям»!! (Даже с Москвиным в Ранке[540]).

Я Вам пишу это письмо, потому что за эти годы пишу в третий раз. Таких писем я не посылал, думал, что во мне перегорит обида. Но вот я опять ворочался ночью с чувством неприятной боли. И решил писать это письмо, чтоб уж окончательно вырвать из души всякую чувствительность к тому, какие роли Вы даете мне в Ваших исторических монографиях, и быть равнодушным, когда во всех случаях, где Вам волей или неволей пришлось бы называть меня, у Вас будут, как в этой статье, какие-то туманные глаголы в 3‑м лице множественного числа…

Надеюсь, что Вы не оскорбите меня переделкой Вашей статьи на основании этого письма.

Вл. Немирович-Данченко

В частности, я сделал несколько оговорок «от ред.» — о Бутовой, Громове и др.

Вообще же все верно и, конечно, прекрасно рассказано.

{264} 376. Б. Л. Изралевскому[541]

Начало 20‑х гг.

По Музыкальной студии

Я прошу членов Музыкальной студии устраивать так, чтобы ни одно, даже незначительное, выступление перед публикой вне театра не проходило без моего ведома. Причем я оставляю за собой право то или другое выступление опротестовать.

Вл. Немирович-Данченко

377. М. В. Добужинскому[542]

3 января 1923 г.

3 янв.

Дорогой Мстислав Валерианович!

Пользуюсь случаем: Бродский едет в Петербург и поедет обратно. Пожалуйста, дайте Ваше обещанное для Музея МХТ.

Пожалуйста!!

А как же с эскизами «Розы и Креста»? Ведь и их надо[543].

Обнимаю Вас. Привет Вашим. Крепко, крепко жму руку.

Вл. Немирович-Данченко

378. Из письма С. Л. Бертенсону[544]

8 января 1923 г. Москва

8/I

… В 3‑й Студии конфликт разрастается. Котлубай ушла, но ушла, думая, что это поведет к каким-то реформам по ее взглядам. Одумавшись (и поговорив со мной дважды, по два часа!), решила не уходить. Но Завадский, вызванный мною, заявил, что если она вернется, он первый уйдет, а за ним и многие… Я назначил на среду беседу с Центральным органом. Завадского я пристыдил… По этому всему я уже получил письмо от Луначарского, которого известил о конфликте приятель его и он же приятель Котлубай. На чьей тут стороне правда, — не могу еще разобрать[545].

{265}Вот уж не думал, что придется так много заниматься студиями. Всеми четырьмя!

Веду переговоры о будущем с Чеховым и Сушкевичем. Подробности — впоследствии!.. Во всяком случае, эти двое за единый театр .

Журнал Вам выслан[546]. 2‑й выпуск немного лучше 1‑го, но все еще не на высоте. Как видите, я печатаю письма Ваши, выкидывая немногое. Довольно искренне. Они хорошо, просто написаны и должны читаться именно таковыми, без утаивания трудностей, неполных удач и т. д.

Вы получите это письмо до 28‑го? 28‑го десятилетие 1‑й Студии . Я организовал при Совете Театрального общества комитет чествования. Театр как бы в стороне и в то же время — совсем не в стороне. Пришлите телеграмму, хорошую. Как будет чествование, еще не известно. Вероятно, в театре будет «Гибель “Надежды”»[547], а может быть, иначе.

Когда Вы получите это письмо, — Америка уже совершенно определится[548].

Желаю для Нового года: 1) большущего матерьяльного успеха в Америке; 2) мира среди всех вас; 3) здоровья и хорошего настроения; 4) счастливых мыслей о будущем.

Встреча Нового года в театре была шумливая и тесная. Около 275 человек. Вся 1‑я Студия, Музыкальная, почти вся 4‑я и т. д. 3‑я встречала у себя, 2‑я сначала отказалась; думала, будет дома, а в день встречи попросила 30 – 40 мест, но это оказалось уже невозможным. Ввиду того, что Константин Сергеевич в прошлом году приглашал Нежданову с Головановым, позвали мы их и в этом. Потом пришел и Богданович. Владимир Сергеевич[549] был дома (кажется, даже в Пушкине), была его дочь. Номеров было мало. Первый тост (мой) был за К. С. (ура!) и театр, то есть 1‑ю группу (ура!).