Кирилл Чекалов - Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи» [litres]

Ленин упоминает Леру и в статье «Русский царь ищет защиты от своего народа у турецкого султана» (27 июня – 10 июля 1905 года). Здесь приводится целый ряд цитат из различных международных источников, относящихся к событиям на броненосце «Потемкин», и в частности из заметки Леру «Князь Потемкин», опубликованной в выпуске «Матен» от 5 июля. Вот как передает Владимир Ильич содержание заметки:

Во всем этом происшествии с «Потемкиным», – пишет он (Гастон Леру. – К.Ч. ), – поразительна непредусмотрительность русских властей, но нельзя не отметить также недостатки в организации революции. Революция овладевает броненосцем – событие, невиданное в истории! – не зная в то же время, что с ним делать.

«Тут есть большая доля правды, несомненно», – замечает в связи с этой цитатой Ленин. Гораздо меньшую благосклонность к Леру он выказывает в написанной почти одновременно с цитированной выше статье «Буржуазия торгуется с самодержавием, самодержавие торгуется с буржуазией». Здесь цитируется передовица из выпуска «Матен» от 3 июля, написанная Гастоном Леру и озаглавленная «Требования прав человека». Речь идет о собрании представителей земств, направивших 29 июня правительству петицию с требованием скорейших реформ и критикой проекта Булыгинской думы. Статья Леру заканчивается скептическим замечанием относительно социальной пассивности народных масс в России: в Петербурге нет своего «предместья св. Антония» (народные волнения в парижском предместье Сент-Антуан стали своего рода прологом Французской революции. – К.Ч .), «народ склонен не выходить на улицу, а сидеть дома, протестовать по-толстовски отказом от платежа податей» (в оригинале упоминаются также духоборы, но здесь перед нами скорее реферат, нежели перевод). И тут уже Владимир Ильич, далекий от идеи «непротивления злу», в присущей ему манере гневно обрушивается на автора статьи, страстно зовет Русь к топору; при этом в полемическом запале Ленин отождествляет позицию Леру с позицией участников совещания земских представителей:

Не клевещите на народ, господа буржуазные предатели свободы! Вам не смыть с себя никакими клеветами своей позорной трусости. Народ проливает свою кровь по всей России. В ряде городов, в массе деревень растут у нас свои «предместья св. Антония». Народ ведет отчаянную борьбу.

Интерес к «петербургскому тексту» и к России в целом отражен, помимо публицистики, в двух больших прозаических сочинениях писателя: в третьей части «Рультабийлианы» – романе «Рультабийль у царя» (1912; в анонимном русском переводе, впервые опубликованном на страницах журнала «Аргус» в 1917 году, книга именовалась «Рультабийль у бывшего царя»), а также в романе «Черные невесты» (1924). Первая из этих книг относится к наиболее примечательным произведениям Леру, и прежде всего она интересна органичным соединением документального материала с вымыслом.

В «Аромате дамы в черном» автор постепенно готовит своего читателя к тому, что в следующем романе цикла речь пойдет о путешествии Рультабийля в Россию. Правда, получив от своего главного редактора депешу о необходимости ехать в командировку в Петербург, строптивый юноша поначалу отказывается. Но затем, уже под самый занавес романного действия, ему передают угрожающее письмо от Революционного комитета: «Живым вы туда не доедете». Под влиянием запрета в Рультабийле просыпается охотничий азарт. Репортер пренебрегает добрым советом, садится на поезд и по дороге логически «вычисляет» своего потенциального убийцу; более того, он ведет с ним задушевную беседу, так что расстаются два молодых человека чуть ли не друзьями.

Роман «Рультабийль у царя» несколько видоизменяет ту жанровую модель, которая была выработана Леру в первых двух романах цикла. Если в «Тайне Желтой комнаты» и «Аромате дамы в черном» в центре сюжета находилась криминальная загадка, то в третьем романе цикла она уже не играет в повествовании основополагающей роли. Здесь доминирует историко-приключенческая стихия, а личные впечатления автора от посещения России придают происходящему особую достоверность – притом, что русскому читателю кое-что здесь покажется надуманным. Но, так или иначе, Леру далеко отходит здесь от тех связанных с Россией штампов, которыми изобиловали любимые французами образцы массовой литературы. Взять хотя бы сверхпопулярного Рокамболя, где в числе прочего мы находим такую характеристику нашей страны:

Летом эта страна обворожительна: там степи розовые, небо голубое, поля покрываются богатой жатвой, а над ними носятся целыми стаями жаворонки и распевают свои бесконечные песни. Эта оригинальная и увлекательная природа смутила мир и спокойствие моего сердца («Тулонский острог», 1865).

Собственно, инициатором приезда Рультабийля в город на Неве становится русский монарх. В самом начале романа главный герой предстает перед Николаем II; ему поручается расследовать заговор «нигилистов» против генерала Федора Федоровича Требасова. Конечно же, имеется в виду московский генерал-губернатор, адмирал Фёедор Васильевич Дубасов, с именем которого обычно связывается подавление московского восстания. И здесь налицо некоторая хронологическая несообразность: Рультабийль отправляется в Санкт-Петербург сразу после событий, описанных в «Аромате дамы в черном», но там действие происходит на Пасху 1895 года (в первой главе указана точная дата бракосочетания Робера Дарзака и Матильды Стейнджерсон, ставшего импульсом ко всему происходящему в книге: 6 апреля 1895 года). Однако в Петербурге Рультабийль оказывается на целых десять лет позже. Другие несообразности связаны уже не с романным, фиктивным, но с большим историческим временем.

Читатель книги не в состоянии уяснить себе, происходит ли дело до московского восстания (коль скоро события Кровавого воскресенья преподносятся здесь как недавние!) или уже после (если даже вынести за скобки очевидную связь всего происходящего с пресненскими событиями, следует упомянуть и о том, что в романе описан взрыв на даче Требасова, скорее всего навеянный сходным трагическим событием на даче Столыпина, которое имело место в августе 1906 года и унесло много жизней; в романе содержится сопоставление этих двух трагических происшествий). Идет ли речь об элементарном авторском недосмотре или же нескладная «история с хронологией» является проявлением своеобразного лукавства, свободным плаванием по волнам истории?

Что касается исторического персонажа, судьба которого находится в центре повествования, то Гастон Леру получил возможность взять у него предельно короткое интервью в феврале 1906 года (соответствующая заметка под названием «Меры предосторожности» была опубликована в номере «Матен» от 2 марта и затем вошла в книгу «Агония царской России»). Портрет «московского палача» выглядит в исполнении Леру следующим образом: