Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Символика революции тяготела, с одной стороны, к монструозным подземным образам, а с другой — к вегетативно-евангельскому сюжету о жертвенной смерти ради всечеловеческого воскресения: «Не оживет аще не умрет». На стадии хтонического заговора («подполье») эта поэтика соответственно вбирала в себя приметы того самого сатанизма, который она инкриминировала своим врагам, и революционное богоборчество неизбежно обретало инфернальную окраску, заимствованную из религиозного глоссария. Эта тенденция наметилась еще на заре русского революционного движения — напомню, к примеру, о секретном боевом сообществе в составе группы Н. Ишутина, которое называлось «Ад» [274]; ср. вместе с тем название антинигилистического романа Достоевского. И наоборот: пещера мятежного дракона оборачивается новой катакомбной церковью, как произошло, например, в 1878 году у С. Кравчинского в передовой статье «Земли и воли» (несущей на себе, правда, отпечаток незадолго до того вышедших романов Э. Бульвер-Литтона — «Грядущая раса» (The Coming Race) и Виктора Гюго — «Девяносто третий год» с его темой подземной Вандеи):

Грозно поднимается отовсюду могучая подземная сила <���…> «Чудовище» , жившее до сих пор где-то под землею, занимаясь подкапыванием разных «основ», вдруг время от времени начинает высовывать наружу одну из своих лап, чтобы придушить то ту, то другую гадину, которая слишком надоест ему <���…> Ужас охватывает врагов. Он передается и зрителю. Что, если, думает он, «чудовище, разлакомившись человеческим мясом и не находя более жертвы пред собою, кинет свой свирепый взгляд на самих зрителей?» Ему уже чудится, что налитые кровью глаза остановились на нем, с быстротою молнии вытягивается чья-то лапа…

С видимым удовольствием набросав эту перспективу, автор считает своим долгом сразу же успокоить напуганного зрителя, указав ему на более привлекательную сторону дела. Последняя состоит в новой, социалистической религии человечества и освобожденного труда (уже предрекающей будущее богостроительство Горького и Луначарского). Могучая вера и садомазохистское святомученичество борцов за свободу возведут человечество в ангельский чин, где нет уже ни мужского пола, ни женского и вообще никаких различий:

Социализм — высшая форма всеобщего, всечеловеческого счастья, какое только когда-либо вырабатывалось человеческим разумом. Нет для него ни пола, ни возраста, ни религии, ни национальности, ни классов, ни сословий <���…> Только вера в свое служение всему человечеству способна возбудить тот пламенный, чисто религиозный фанатизм , который воодушевляет социалистов и делает их неодолимыми, непобедимыми, потому что самые гонения превращаются для них в источник величайшего блаженства на земле — блаженство мученичества и самопожертвования [275].

В общем, благодаря тому непреходящему воздействию христианской традиции, с которой мы здесь уже так часто сталкивались, чисто «каинистско»-гностическая линия оставалась, за некоторыми яркими исключениями (Луначарский с его апофеозом Сатаны), в тот дооктябрьский период сравнительно слабо выраженной. Иное дело — собственно языческие ассоциации, сохранявшие среди революционеров значительно большую популярность, чем декоративная бесовщина. И развертывались они в двух смежных планах — жертвенно-аграрном (кровавое семя) и металлургическом (кузница). Начнем с первого.

Обязательным для революционной поэтики был древнейший общекультурный мотив умирающего и прорастающего зерна — в данном случае угнетенного народа, низвергнутого в зону временной смерти: «Ты семя новое в распаханной земле» (А. Маширов «Зарницы»). В еще более сгущенном виде та же вегетативная мифологема запечатлена в любом сюжете о революционерах, которые томятся в подземных казематах или «спят в земле сырой», казненные царскими палачами: «Из ваших могил встанет солнце свободы». Ибо из праха этих мучеников восстанет грядущий мессия-каратель, совокупное порождение Иезекииля и Гоголя:

Субститутом этого балладно-вампирического восстания служит клич, доносящийся из гробов (В. Богораз-Тан «Предсмертная песня»), или вавилонская башня социализма, воздвигаемая, по известному рецепту фольклорного зодчества, на костях, либо, как у А. Поморского («Рабочий дворец»), «на темных могилах» страдальцев [276]. Что касается позитивной стороны сюжета, то, в согласии с его солярной семантикой, революция изображается всегда как переход от зимнего мрака и стужи к свету и райскому весеннему цветению — преображение, с 1889 года ритуализованное в общесоциалистическом празднике 1 Мая. В тот же смысловой ряд входит, само собой, и древнейшая мифологема кровавого посева, которому суждено растопить снежный покров самодержавия:

Этот посев горгоны Медузы позаимствован, впрочем, из французской революционной традиции времен «Марсельезы» и, шире, из западноевропейской левой риторики. Соответственно, и в России кровавые семена тоже прорастают полчищами мстителей — тема, получившая естественное развитие в обстановке правительственного террора и событий наподобие Кровавого воскресенья, легко поддающихся глобальной символизации. Жертвенной кровью пропитана и — столь памятная нам по большевистской модели — новая несокрушимая «вера», пришедшая на смену казенному православию, — вера в самоосвобождение:

Даже утилитарно-приземленный Ленин и тот писал, что «кровь лучших людей… закалит новые и новые массы», а в 1920 году с умилением вспоминал старые тирады Каутского, запавшие в душу российским социал-демократам: «Как бы ни окончилась теперешняя борьба в России, кровь и счастье мучеников, которые она породит, не пройдут даром. Они оплодотворят всходы социального переворота во всем цивилизованном мире, заставят их расти пышнее и быстрее. В 1848 году славяне были трескучим морозом, который побил цветы народной весны. Быть может, теперь им суждено быть той бурей, которая взломает лед реакции и неудержимо принесет с собой новую, счастливую весну для народов!» «Хорошо писал 18 лет тому назад Карл Каутский», — элегически прибавляет Ленин. (К этой-то цитате, видимо, и обратился позднее Сталин, когда в порыве номенклатурного лиризма выразил надежду на то, что обильно пролитая кровь « не прошла даром, что она дала свои результаты».)