Марк Уральский - Чехов и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Итак, перед нами своеобразная идеология: евреи и женщины обладают низменными, чудовищными свойствами («— Бабенка на твоих глазах творит черт знает что, уголовщину, делает подлость, а ты лезешь целоваться! — Но я сам не знаю, как это случилось!.. чудовище! Не красотой берет, не умом, а этой, понимаешь, наглостью, цинизмом»), они притягательны для низменных инстинктов и отталкивающи — с точки зрения разума и хорошего вкуса (вспомним подчеркнутость плохого вкуса в убранстве дома Сусанны Моисеевны).

Подлость — сила слабых, евреи — народ низкий своей женской подлостью. Юдофобия в этом контексте — форма женоненавистничества.

Нет, Чехов прямо так не говорит, он не ставит точек над i , он не замыкает круга, но все компоненты этой смысловой конфигурации налицо, и они достаточно отчетливы, такова непреложная представительная логика его рассказа. Если читатель найдет в этих идеях нечто, знакомое из другого источника, то для этого есть основания: это идеи, печально знаменитые в связи с другим именем — Отто Вайнингера. Не в косвенной форме, которая эти идеи только подразумевает, как у Чехова, а вполне отчетливо сформулированные, они получили известность после того, как Вайнингер в 1903 г. опубликовал свою книгу «Пол и характер», вслед за чем покончил жизнь самоубийством. Книга же выдержала множество переизданий и переводов [350]. Чехов опередил Вайнингера на семь лет. И кто знает — не исключено, что автор «Пола и характера» читал «Тину» [351].

Заметим, что, начав анализировать культурно заданную идеологию, относящуюся к теме столкновения христианства с иудаизмом, да еще и в форме культурно-исторической аллегории, обозначенной символикой встречи Иакова с Исавом, мы пришли к содержанию, имеющему личную значимость для автора и видимо, уходящему в подсознание. И все же именно дальнейшее рассмотрение «Тины» покажет, что рассказ Чехова глубже, или, если угодно, выше, чем созвучные определенному его плану жизненные реакции.

Отметим, что мотив, доминирующий в рассмотренном плане, взят из сакральной области иудео-христианского Писания. Таков же будет и следующий.

3. Драш, или поучение в виде фигурального смысла, скрытого поверхностью повествования.

Другую модальность выделения смыслового плана у Чехова представляет аллюзия к некоторой культурно заданной мифологеме или квази-мифологеме, так что она оказывается источником особого света, проливаемого на повествование.

Как бы глубоко ни уходила смысловая перспектива рассказа, открыто обозначенная символическим мотивом встречи Иакова с Исавом, за ней стоит другая, более глубокая, и нам теперь предстоит ее раскрыть. Прямо названный, и именно потому, что прямо назван, выделен, взят в раму в качестве пиктографического мотива, этот библейский мотив оставляет в тени другой мотив, также причастный к библейской сюжетике, не менее известный, но названный лишь косвенно, намеком и отнюдь не в репрезентативной форме, хотя и у него есть пиктографическая история, еще более знаменитая. Этот мотив замечателен как раз тем, что послужил излюбленной темой европейской живописи. Совместно оба мотива, таким образом, выделяются тем, что влекут за собой значительные культурные контексты. При этом неназванный находится в тени названного.

Неназванный мотив — опять-таки сюжет из еврейской священной истории: апокрифический сюжет о Сусанне. Он обозначен именем героини рассказа. Но имя, если и называет мотив, то это называние не имеет здесь обязательной силы: чтобы напоминать о своем первоносителе, имя должно сопровождаться либо прямой ссылкой на него (как это делает картина, изображающая встречу Иакова и Исава), либо параллелями в контексте, в котором имя появляется, Сусанна же Моисеевна — что угодно, только не подобие невинной красавицы. Поэтому мотив древнееврейской Сусанны остается в тени, покуда не будет извлечен специальным усилием. Это весьма чеховское искусство — прятать на виду и требовать от читателя усилия.

История Сусанны рассказана в апокрифическом приложении к библейской книге пророка Даниила. Она отсутствует в канонических изданиях Библии нового времени [352], но прочно вошла в обиход европейской культуры через живопись [353]. Самый исторический статус этой истории в качестве апокрифа, текста потаенного, «отреченной книги» примечателен в данном случае [354].

История эта повествует о том, как два старейшины, облеченные судебными полномочиями, однажды увидели Сусанну, молодую и добродетельную жену Иоакима, почтенного гражданина, гуляющей в собственном саду, и воспылали к ней страстью, и на следующий день пришли в сад и увидели ее в тот момент, когда она, решив искупаться, отослала служанок и разделась. Они подступили к ней с похотливыми требованиями и стали шантажировать ее тем, что, если она будет упорствовать, то они скажут, что застали ее прелюбодействующей. Когда на крик Сусанны сбежались слуги, старейшины обвинили ее в том, что она прелюбодействовала с молодым человеком, который вырвался и убежал. Ей угрожала смертная казнь. На следующий день, в собрании народа старцы выдвинули свои ложные обвинения.

Сусанна была очень нежна и красива лицом, которое она прикрывала. Старейшины велели ей открыть лицо, чтобы насытиться красотою ее. Она плакала, а они, вставши перед народом, наложили руки на голову ее в знак того, что опознали ее. Она же в слезах смотрела на небо, ибо сердце ее уповало на Господа. И сказали старцы: «Когда мы ходили по саду одни, вошла эта с двумя служанками и затворила двери сада и отослала служанок». Сусанну присудили к смертной казни. Когда ее вели на казнь, явился юноша Даниил и остановил процессию, сказав: «Неужто вы так глупы, сыны Израиля, что без проверки правдивости показаний готовы осудить дочь Израиля?». Он по отдельности спросил старейшин, под каким деревом они застали Сусанну с ее возлюбленным. Один назвал мастиковое дерево, другой — зеленый дуб. Сусанна была оправдана, а старейшины казнены [355].

Художники со времен Возрождения неоднократно обращались к этому богатому возможностями сюжету [356]. Три эпизода в особенности привлекали их внимание: 1. старейшины, нередко — заскорузлые старцы, похотливо подсматривают, как прекрасная обнаженная Сусанна купается; 2. те же старейшины шантажируют прекрасную обнаженную Сусанну, стоя прямо перед ней — в этом случае они полные сил старейшины, а вовсе не старцы; 3. Сусанна на площади перед народом выслушивает обвинения старейшин. В русской традиции все три сюжета известны как «Сусанна и старцы». Два первых эпизода давали отличный повод для изображения обнаженной натуры, и все три были превосходными драматическими сюжетами.