Марк Уральский - Бунин и евреи

26 июня:

«…Мои наблюдения над местной русской литературной и издательской жизнью ясно показали мне, что литература на % превратилась в неприличный скандальный базар. Может быть, так, впрочем, было и прежде. За исключением Вас, Куприна, Мережковского, почти все новейшие писатели так или иначе пришли к славе или известности через скандал. У кого босяки, у кого порнография, у кого “передо мной все поэты предтечи” или “запущу в небеса ананасом” или “закрой свои бледные ноги” и т. д. Теперь скандал принял только неизмеримо более шумную и скверную форму, Вера Николаевна <���Бунина> пишет мне, что Алексей Николаевич “дал маху”. Я в этом сильно сомневаюсь. Благодаря устроенному им скандалу, у него теперь огромная известность, – его переход к большевикам отметили и немецкие и английские газеты. Русские газеты всё только о нем и пишут, причем ругают его за направление и хвалят за талант, т. е. делают именно то, что ему более всего приятно. Его газета “Накануне” покупается сов<���етской> властью в очень большом количестве экземпляров для распространения в Сов. России (хорошо идет и здесь); а она Алексею Николаевичу ежедневно устраивает рекламу. <���…>

<���…>

…Недавно я обедал вдвоем с Андреем Белым в ресторане <���…>. Он – человек очень образованный, даже ученый – из породы “горящих”, причем горел он в разговоре так, что на него смотрел весь ресторан. В общем, произвел он на меня, хотя и очень странное, но благоприятное впечатление, – в частности, и в политических вопросах, большевиков, “сменовеховцев” ругал жестоко. А вот подите же: читаю в “Эпопее” и в “Гол<���осе> России” его статьи: “Всё станет ясным в 1933 году”, “Человек – человека”, тонус Блока был культ Софии, дева спасет мир, был римский папа, будет римская мама (это я когда-то читал у Лейкина, но там это говорил пьяный купец) – и в каждом предложении подлежащее поставлено именно там, где его по смыслу никак нельзя было поставить. Что это такое? Заметьте, человек искренний и имеющий теперь большую славу: “Берлинер Тагеблат” пишет: “Достоевский и Белый”… В модернистской литературе он бесспорно лучший во всех отношениях».

8 сентября:

«…Толстой, по здешним понятиям, “купается в золоте”. Один Гржебин отвалил ему миллион марок (за 10 томов) и “Госиздат” тоже что-то очень много марок (за издание в России). Алексей Николаевич, по слухам, неразлучен с Горьким, который, должен сказать, ведет себя здесь с гораздо большим достоинством, чем Толстой и его шайка. Я по-прежнему их не вижу <���…>».

12 ноября 1922:

«…Едва ли нужно говорить, как я понимаю и сочувствую настроению Вашего письма. Знаю, что Вас большевики озолотили бы, – если бы Вы к ним обратились (Толстой <���…> говорил <���…>, что Госиздат купил у него 150 листов – кстати, уже раньше проданного Гржебину – и платит золотом). Знаю также, что Вы умрете с голоду, но ни на какие компромиссы не пойдете. Знаю, наконец, что это с уверенностью можно сказать лишь об очень немногих эмигрантах.

<���…>

…Вижу лиц, высланных из Сов. России: Мякотина 11(он настроен чрезвычайно мрачно – вроде Вас), Мельгунова 12, Степуна 13. Вчера Степун читал у Гессена 14недавно написанный им роман в письмах. Видел там Юшкевича, который Вам очень кланялся. Не так давно был у Элькина 15, познакомился там с Бор<���исом> Зайцевым; он собирается в Италию, да, кажется, денег не хватает. Был у меня Наживин – я его представлял себе иначе…»

Жизнь в Берлине становилась все тяжелее, поэтому в письмах 1923 г. Алданов уделяет много внимания финансовым вопросам, положению книжного рынка, начавшемуся отъезду русских эмигрантов из Берлина в Париж.

9 марта:

«… Переводы на “высоковалютные языки” для нас спасение. <���…> обещали навести справки о том, как устраиваются скандинавские и голландские переводы. Всё, что узнаю, я немедленно Вам сообщу. О Франции и об Англии, очевидно, Вам хлопотать не приходится. <���…> Здесь книжное дело переживает страшный кризис. Поднятие марки разорило дельцов, и цены растут на всё с каждым днем. Никакие книги (русские) не идут и покупают их издатели теперь крайне неохотно».

5 августа:

«…Предстоит очень тяжелая зима. Боюсь, что придется отсюда бежать, – не хочу быть ни первой, ни последней крысой, покидающей корабль, который не то, что идет ко дну, но во всяком случае находится в трагическом положении. Немцам не до гостей. Куда же тогда ехать? Разумеется, в Париж. Но чем там жить? Это, впрочем, Вам всё известно. Вероятно, и Вам живется невесело…»

Далее Алданов извещает Бунина:

«…Толстые уехали окончательно в Россию… Так я ни разу их в Берлине и не видел. Слышал стороной, что милостью их не пользуюсь».

22 августа, письмо к В. Н. Буниной:

«…Жаль, что об П. А. Вы только и сообщаете: пишет, – без всяких других указаний. Слава Богу, что пишет. Особенно порадовало меня, что и И<���ван> А<���лексеевич> и Вы настроены хорошо, – я так отвык от этого в Берлине. Здесь не жизнь, а каторга. <���…> Печатанье книг здесь почти прекратилось <���…> и мне очень хочется убедить какое-нибудь издательство из более близких <���…> перенести дело в Париж и пригласить меня руководителем. <���…> Но это вилами по воде писано. Ничего другого придумать не могу. А то еще можно поехать в Прагу, но получать стипендию я не согласен, да и жизнь в Праге мне нисколько не улыбается. Отсюда все бегут. Зайцевы уезжают в Италию <���…>, кое-кто уехал в Чехо-Словакию. Читаете ли Вы “Дни”? Если читаете, то Вам известно, что здесь творится <���…>».

26 сентября:

«…Отсюда много писателей едет в Париж – Юшкевич, Осоргин, Ходасевич, Поляков, – чем они все будут там жить? Тэффи уже давно в Париже… Здесь в Берлине жизнь становится всё тяжелее…»

22 августа 1923 года Алданов писал Вере Николаевне:

«… Читаю как всегда, т. е. много. Прочел молодых советских писателей и получил отвращение к литературе. <���…> я теперь в 1001 раз читаю “Анну Каренину” – все с новым восторгом. А вот Тургенева перечел без всякого восторга, пусть не сердится на меня И<���ван> А<���лексеевич> 16. Ремизова читать не могу, Белого читать не могу… Очень хороши воспоминания 3. Н. <���Гиппиус – М. У.>, особенно о Блоке. Прекрасные страницы есть у Шмелева. Очень талантливо “Детство Никиты” А. Н. Толстого, и никуда не годится “Аэлита”».

В январе 1924 года Бунин устроил в Париже вечер, который прошел весьма успешно, с чем его и поздравляет Алданов в своем последнем письме из Берлина.

9 января:

«О триумфе Вашем <���…> я узнал из статей в “Руле” и в “Днях” – надеюсь, что Вы видели напечатанное у нас письмо Даманской (А. Мерич) 17… <���…> Надолго ли поправил вечер Ваши дела?»