Марк Уральский - Бунин и евреи

Но жизнь продолжалась, а материальное положение Бунина было не из легких. Одним из шансов на его улучшение казалось предложение Голливуда поставить фильм «Господин из Сан-Франциско» 48. Об этом Бунин известил Алданова и, видимо, спросил совета относительно гонорара. Алданов по этому поводу пишет.

15 октября 1933 года :

«…в материальном отношении это большой успех, да и для славы Вашей в Америке это будет очень полезно, – хоть в художественном отношении от фильма Вам ждать радости не приходится <���…> если Вы продадите только заглавие, то требовать надо тысячу долларов, а если и рассказ, то три тысячи, самое меньшее две тысячи».

В конце октября 1933 года опять началось томительное для Бунина ожидание результатов присуждения премии. Алданов из

Парижа в письме, как может, подбадривает находящегося в Грассе Бунина.

30 октября:

«…Насчет Нобелевской премии я тоже не уверен, что она уже присуждена этому неведомому Зилленпе 49. Обычно газеты ошибаются в подобных сообщениях. Думаю однако, что и Вы ошибаетесь, усматривая в молчании французских газет симптом. Французские газеты ничего не знают, кроме того, что им сообщает агентство Гавас. <���…> Я считал очень высокими шансы немецкого кандидата из эмигрантов, – Генриха Манна. Если он не получит премии и если в этом году ее не получите и Вы, то придется признать, что эмигранту и вообще неугодному своему правительству человеку премии никогда не дадут!<���…> вдруг всё-таки не Зилленпе, а именно Вы. Если же не Вы, то не огорчайтесь свыше меры. Мережковский говорил мне, что он ни малейшей надежды на премию не возлагает».

4 ноября:

«…Одно странно – почему из Копенгагена, а не из Стокгольма? Но по-моему, вопрос о Вашем подданстве ясно показывает, что дело идет о Ноб<���елевской> премии. Ну, если не 90 %, то, скажем, 75. Вот только не волнуйтесь слишком до 9-го.

Дорогой Иван Алексеевич.

Только что узнал о пересланной Вам с час тому назад телеграмме Карлгрена, запрашивающей редакцию о Вашем адресе и подданстве. Все у нас (и я) думают, что это <���…> означает присуждение Вам Нобелевской премии. Не дай Бог ошибиться, – но уже сейчас сердечно Вас поздравляю и обнимаю. <���…>

Ваш. <���…>

Редакция ответила (еще до моего прихода) Карлгрену: Bounine refugie russe. Adresse 50такой-то».

Алданов, по-видимому, поздравил Бунина в связи с получением Нобелевской премии телеграммой, во всяком случае, письма не сохранилось. Следующее письмо от 27 декабря написано уже в Дрезден, где Бунины гостили на обратном пути из Стокгольма. Алданов усиленно уговаривает их распроститься с Грассом: «Нет ничего печальнее Вашего Грасса», – и купить виллу в Каннах. Бунины все же остались в Грассе и, в конце концов, никакой недвижимости не приобрели. Алданова это сильно огорчало. В обычном для него пессимистическом тоне он пишет Вере Николаевне.

5 мая:

«..Стоило получать Нобелевскую премию, чтобы сидеть в Вашей дыре! Ездили бы по Франции, по Европе, нас в Париже навещали бы. Хотя радостей у нас тут очень немного. Все стонут».

Осенью 1934 года Иван Алексеевич на длительное время приехал в Париж. Алданов пишет Вере Николаевне 5 января 1935 года :

«…я редко вижу Ивана Алексеевича. Раз он у нас обедал, раза три были мы вместе в кофейнях (нет, больше, раз пять, но почти всегда в большом обществе <���…>), и недавно провели вечер у Цетлиных. На Вашей квартире я так и не был, но это лучше: уж очень мне досадно. <���…> По-моему, надо было снять квартиру получше. <���…> и мебель купить порядочную, чтобы можно было принимать и французов, и иностранцев: у И<���вана> А<���лексеевича> всё-таки есть состояние, он единственный, кто мог бы быть нашим культурным “послом” в Европе, каким был Тургенев. <���…> Ну, да Вам виднее».

На эту же тему Алданов пишет Вере Николаевне еще раз через две недели.

20 января : «…Мне, – говорю серьезно, – очень больно, что И. А. так мало (если не говорить о Швеции и, разумеется, об эмиграции) использовал во всем мире свою премию и в интересах русского дела, и в своих собственных интересах. <���…> Нет, не быть Ивану Алексеевичу нашим “послом”, – и это очень, очень жаль».

Пеняет он Бунину и за то, что тот бросил писать

14 февраля:

«…А вот отчего Вы больше не пишете? Ходят слухи, что со времени получения премии Вы не написали ни одной строки! Арсеньев сердится, и Ваши друзья тоже, не говоря о публике».

В начале войны 51Алдановы находились в Париже. Несмотря на налеты, на затруднения в передвижении, жизнь в литературной эмиграции как-то продолжалась. Алданов сообщает Бунину в Грасс новости русской культурной жизни.

27 апреля 1940 г.\ «…Готовится чествование Мережковского (75 лет): сбор с обращением к иностранцам… Очень приятно прошло чтение Бориса Константиновича <3айцева> и читал он хорошо, и публики было много, и сбор хороший. Сирин <���Набоков> недели через три уезжает в Соединенные> Штаты, очевидно, навсегда 52. Вот все литературные новости».

На несколько месяцев переписка прерывается и лишь в августе, после капитуляции Франции, Алданов сообщает Бунину о своих личных обстоятельствах.

23 августа: «…Я получил вызов к американскому консулу в Марселе и предполагаю, что получена для меня виза в Соединенные > Штаты. Пока ее не было, мы плакали, что нет; теперь плачем… что есть. В самом деле, я пускаюсь в величайшую авантюру всей моей жизни. Но так как делать мне и во Франции нечего, то, помимо других причин, надо ехать.

Приписка: В Нью-Йорке я решил первым делом заняться поиском денег для создания журнала».

5 сентября Вера Николаевна Бунина пишет письмо супругам М. С. и М. О. Цетлиным, которые в ожидании виз в США пребывали в Марселе, где располагалось американское консульство:

«…В отеле, где Вы живете, мы не раз останавливались. Неужели Вы не вернетесь? Это будет очень грустно. Бабье лето очень свежее. Бывают и очень пасмурные дни. Но сегодня солнце, и немного веселее на душе»,

Затем Бунина переходит к общественным делам, волнуясь о деньгах, которые должны получить, по-видимому, при посредничестве Цетлиной, их общие друзья-литераторы Даманская и Лоло 53. Далее следуют искренние, сугубо личные высказывания, которые можно позволить себе только при обращении к близкому человеку:

«…Получила письмо от Лени <���Зурова>. Он решил при наступлении первых холодов приехать к нам “на два месяца”. Я, конечно, очень обрадовалась. А в то же время стало и жутко. Как тяжелы всякие даже самые дозволенные незаконные привязанности. Как Вы счастливы, что у Вас свои дети, свой внук! А ведь и к чужому можно быть привязанной. И как нужно всегда себя сдерживать в проявлении не только чувств, но и дел. Помню, когда в 1932 г. у него впервые оказалась задета верхушка легких, я, когда мы вернулись все из Парижа, стала ему по утрам готовить кофе и квакер. Боже, что поднялось и у нас, и у Фондаминских. Как все начали возмущаться! Дошло это и до Лени, и пришлось прекратить, так как мораль в этой болезни самое главное. А если бы он был моим сыном или даже племянником, то на это никто не обратил бы внимания. <���…> Но это прошлое. Вспомнила потому, что вот-вот наступит будущее. Дай Бог, делать так, чтобы никто не огорчался. <���…> Получила сумасшедшее-радост-ное письмо от Бахраха. Надеется скоро повидаться. Если Ваша виза не готова еще, зачем же Вам сидеть в Марселе? Неужели Вы будете ждать в этом шумном городе! <���…> Читаю Герцена по-английски, Паскаля по-французски, Бунина по-немецки, а по-русски “Северный Вестник” 1897 года – много интересных статей. Написала свои воспоминания о Ходасевиче».