Илья Франк - Прыжок через быка. Двойник-антипод героя в литературе и кино. Опыт фантастического расследования [litres с оптимизированной обложкой]

Подобный обмен стоит и за историей библейских близнецов Иакова и Исава. Их мать Ревекка обкладывает руки и шею Иакова кожей козлят, чтобы их отец Исаак принял Иакова за первенца своего Исава («человека, искусного в звероловстве, человека полей», «человека косматого») и благословил его как наследника.

Так, в романе Сарамаго «Двойник» происходит обмен одеждой и автомобилями, а также накладной бородой.

Как в романе Джойса «Улисс» (1920), где зажженная сигарета Леопольда Блума, препирающегося с Гражданином (то есть с весьма мерзким националистом), соотносится с раскаленным и заостренным колом, которым Одиссей выкалывает глаз Полифему.

Это название намеренно заключает в себя также значение «ну и моторы!» или «чёртовы моторы!» (сравните с восклицанием “Holy shit!” ≈ «Чёрт побери!»).

«Хватает длинный нож, и вмиг / Повержен Ленский…»

«Если вы думаете, что я способен вас похитить или уничтожить, чтобы остаться в этом мире одному с тем лицом, которое у нас общее на двоих, то не бойтесь, у меня с собой не будет никакого оружия, даже перочинного ножа». Кстати сказать, любопытно, что в повести Достоевского «Двойник» (1846) двойник Голядкина (Голядкин-младший) отнимает у него (у Голядкина-старшего) важную административную бумагу именно при помощи хитрости с перочинным ножичком.

«Ко мне он кинулся на грудь: / Но в горло я успел воткнуть / И там два раза повернуть / Мое оружье… Он завыл, / Рванулся из последних сил, / И мы, сплетясь, как пара змей, / Обнявшись крепче двух друзей, / Упали разом – и во мгле / Бой продолжался на земле. / И я был страшен в этот миг; / Как барс пустынный, зол и дик, / Я пламенел, визжал, как он; / Как будто сам я был рожден / В семействе барсов и волков / Под свежим пологом лесов. / Казалось, что слова людей / Забыл я – и в груди моей / Родился тот ужасный крик, / Как будто с детства мой язык / К иному звуку не привык…»

Гумберт Гумберт в схватке с Куильти: «Мы опять вступили в борьбу. Мы катались по всему ковру, в обнимку, как двое огромных беспомощных детей. Он был наг под халатом, от него мерзко несло козлом, и я задыхался, когда он перекатывался через меня. Я перекатывался через него. Мы перекатывались через меня. Они перекатывались через него. Мы перекатывались через себя».

Так, в фильме Феллини «Дорога» имя клоуна Матто (двойника-антипода Дзампано) означает «безумный, сумасшедший» (и он действительно то и дело дурачится). Под стать ему, кстати сказать, и «Прекрасная Дама» – Джельсомина, которая как бы не от мира сего: «больная на голову», причем не только в конце фильма: ее «неадекватность», неприспособленность бросается в глаза с самого начала. А в конце фильма одна женщина говорит о ней (сообщая Дзампано, что Джельсомина умерла): «Была словно сумасшедшая (“era come matta”). Мой отец нашел ее на побережье». Неадекватность Джельсомины – признак ее божественности, сказочности. Само имя ее вполне подошло бы какой-нибудь фее. Между прочим, она обладает даром предсказывать погоду («Завтра будет дождь». – «Откуда ты знаешь?» – «Знаю, завтра будет дождь»). На сказочность происходящего в фильме (вроде бы вполне натуралистического) то и дело указывает и музыка вполне сказочного стиля – мелодия Матто-Джельсомины.

В повести Конрада «Сердце тьмы» (1902): «Но два дня спустя явился еще один субъект, назвавший себя кузеном Куртца: ему хотелось узнать о последних минутах дорогого родственника. Затем он дал мне понять, что Куртц был великим музыкантом. “Он мог бы иметь колоссальный успех”, – сказал мой посетитель, бывший, кажется, органистом. Его жидкие седые волосы спускались на засаленный воротник пиджака. У меня не было оснований сомневаться в его словах. И по сей день я не могу сказать, какова была профессия мистера Куртца – если была у него таковая – и какой из его талантов можно назвать величайшим. Я его считал художником, который писал в газетах, или журналистом, умевшим рисовать, но даже кузен его (который нюхал табак в продолжение нашей беседы) не мог мне сказать, кем он, собственно, был, Куртц был универсальным гением…»

Таков, например, в романе Гессе «Степной волк» (1927) музыкант Пабло, двойник Гарри (главного героя), с которым его знакомит Гермина («Прекрасная Дама»): «…познакомила меня с саксофонистом, смуглым, красивым молодым человеком испанского или южноамериканского происхождения, который, как она сказала, умел играть на всех инструментах и говорить на всех языках мира».

«…который, несмотря на свой кривой глаз и рябизну по всему лицу, занимался довольно удачно починкой чиновничьих и всяких других панталон и фраков, – разумеется, когда бывал в трезвом состоянии…» У Петровича проблемы с лицом, а дальше в тексте намекается, что он вообще человек без лица: «Петрович взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго, покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретом какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено четвероугольным лоскуточком бумажки». Похожая проблема с лицом и у Квикега – экзотического гарпунщика, двойника-антипода героя (Измаила) в романе Мелвилла «Моби Дик» (1851): «Что я увидел! Какая рожа! Цвета темно-багрового с прожелтью, это лицо было усеяно большими черными квадратами. Ну вот, так я и знал: эдакое пугало мне в сотоварищи!» Голова Квикега рифмуется с мертвой головой, которую он намерен продать: «…он взял новозеландскую голову – вещь достаточно отвратительную – и запихал ее в мешок. Затем он снял шапку – новую бобровую шапку, – и тут я чуть было не взвыл от изумления. На голове у него не было волос, во всяком случае ничего такого, о чем бы стоило говорить, только небольшой черный узелок, скрученный над самым лбом. Эта лысая багровая голова была как две капли воды похожа на заплесневелый череп».

«– Что за ахинея! И все это как нарочно так сразу и сойдется: и у тебя падучая, и те оба без памяти! – прокричал Иван Федорович, – да ты сам уж не хочешь ли так подвести, чтобы сошлось? – вырвалось у него вдруг, и он грозно нахмурил брови».

Так, в романе Сарамаго «Двойник» (2002): «У него вдруг появилось такое ощущение, будто он разыгрывает с Антонио Кларо партию в шахматы и ждет его очередного хода». Образ шахмат – сквозной в этом романе.

В романе Набокова «Приглашение на казнь» (1936) м-сье Пьер (двойник-антипод) предлагает Цинциннату (герою): «Хотите сперва в шахматы? Али в картишки? В якорек умеете? Знатная игра! Давайте, я вас научу!».