Альберт Байбурин - Жилище в обрядах и представлениях восточных славян

Зерно— обычный жертвенный материал, распространенный не только у славян, но и у других европейских народов [211] Jesse W. Bauopfer und Totenopfer, S. 13. . Оно имеет устойчивую семантику «плодородия», «богатства», связанную с цикличным характером смерти — воскрешения природы. С этой же целью применялась мука («первая мука» в Белоруссии) и хлеб [212] О ритуальной роли хлеба и хлебных изделий см.: Сумцов Н. Ф . 1) Хлеб в обрядах и песнях; 2) Обрядовое употребление хлеба; 3) О свадебных обрядах, преимущественно русских; Krauss F. S . Sitte und Brauch der Südslaven. Wien, 1885; Никольский H. М . Происхождение и история белорусской свадебной обрядности. Минск, 1956; Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974. .

По сути дела, дублируют семантику двух предыдущих символов деньги (монеты). Христианская идея святости сочетается с еще одним предметом, закладывавшемся в основание, — ладаном. Наконец, предохранительный характер имеет белорусский обычай класть «свянцоные зелки» или хвойные ветки от «пирунов» (т. е. от молний, пожара), связанный с обширным кругом представлений о боге грозы (Перуне).

Таким образом, семантическое поле данного набора жертвенных предметов включает прежде всего идеи богатства, плодородия (воспроизводства), благополучия коллектива, что является смыслом ритуала вообще, призванного в первую очередь обеспечить благосостояние и воспроизводство коллектива в потомках. Показательны также пересечения с двумя во многом противоположными мировоззренческими системами: христианской (ладан, «святость») и языческой (ветки, связь с Перуном).

По вопросам, связанным с происхождением жертвы, ее эволюции, ритуалом жертвоприношения накоплен огромный археологический, этнографический и языковый материал. Выше мы попытались описать некоторые, с нашей точки зрения, наиболее существенные аспекты строительной жертвы у восточных славян. Данные других культурных традиций и иных вариантов жертвы (прежде всего в погребальном обряде) позволяют прояснить в первую очередь структуру строительной жертвы. «В архаичных традициях эволюция жертвоприношения реконструируется на основании огромного количества данных обычно в следующем порядке (в направлении к прошлому): бескровная жертва —> жертва некрупного, относительно недорогого (часто именно трехгодовалого) домашнего животного —> (жертва трех таких животных) —> жертва трех животных разных видов (например, конь — корова — овца, или корова — овца — коза, или коза — свинья — петух) —> сосуществование трех возможных жертв (нередко сменяющих друг друга в эволюции): человек, домашнее животное, дикое животное —> жертва отмеченного числа (в частности, трех) юношей, девушек и т. д.» [213] Топоров В. Н . К семантике троичности (слав. *TRIZNA и др.). — В кн.: Этимология, 1977. М., 1979, с. 12. . Тройная жертва обычно рассматривается в связи с ритуалом погребения как соответствие представлениям о трех типах смерти (сожжение в огне, утопление в воде, погребение в земле), тремя стихиями, трехчастности похоронного ритуала, тремя мирами по вертикали (что особенно актуально для представлений о посмертном путешествии) [214] См.: Dumézil G. I) La Saga de Hadingus. Paris, 1953, p. 118–159; 2) L'ideologie tripartie des Indo-Européens. — Collection Latomus, Bruxelles, 1958, vol. XXXI; 3) Triades de calamites et triades de delits a valeur trifonctionelle ches divers peuples indo-europeens. — Latomus. Rev. d’etudes latines, 1955, t. XIV, p. 173–185. . В последнее время накапливается все больше данных в пользу предположения о связи тройной жертвы с архаичной организацией социальной структуры общества у индоевропейцев [215] Ward D.J . The Threefold Death: An Indo-European Trifunctional Sacrifice. — In: Myth and Law among Indo-Europeans. Berkeley — Los Angeles, 1970, p. 123–142; Talley J.E . The Threefold Death in Finnish Lore. Ibid., p. 143–146. .

С этими реконструкциями вполне согласуется структура строительной жертвы, во всяком случае в том виде, в каком она была зарегистрирована еще совсем недавно — в конце XIX — начале XX в. Обращает на себя внимание довольно-таки устойчивый набор из трех жертвенных символов: шерсть — зерно — деньги, который можно было бы трактовать и как метонимию трех миров: животного, растительного и человеческого. Впрочем, последний элемент — деньги — в различных мифопоэтических традициях, в том числе и в славянской, устойчиво связывается не только с идеей благополучия, но и с загробным/подземным миром. Ср. наполненные глубоким мифологическим смыслом слова: «За рекой живут мужики богатые, гребут золото лопатою» [216] О связи загробного мира с деньгами, золотом см.: Успенский Б. А . Культ Николы на Руси в историко-культурном освещении. (Специфика восприятия и трансформация исходного образа). — Труды по знаковым системам, 10. Тарту, 1978, с. 106–108. . Шерсть в ряде мест заменяется перьями домашней птицы [217] Zelenin D. Russische… Volkskunde, S. 175. . Пермяки под передний угол клали монеты, крыло рябчика или утки, под другой — осиное гнездо или клок шерсти, под порог — горсть муки [218] Жеребцов Л. Н . Крестьянское жилище в Коми АССР, с. 76. Н. М. Теребихин высказал и обосновал предположение о связи жертвенных символов у пермских финно-угров с набором ритуальных атрибутов, хранившихся в воршудном коробе. Воршудный набор, по-видимому, в свою очередь символизировал основные элементы вертикальной структуры вселенной в традиционной картине мира пермских финно-угров. Автор пользуется случаем выразить свою благодарность Н. М. Теребихину за это ценное сообщение. . Таким образом, этот набор допускает и предположение о кодировании трех сфер пространства, расположенных по вертикали. Эта трактовка особенно существенна для ритуально-мифологической семантики самого процесса строительства как воздвижения, вырастания и в конечном итоге — соединения трех вертикальных сфер, что символически дублируется деревцем (воплощением концепции мирового дерева), остающимся в центре сруба до конца строительства. Кроме того, трехчастность строительной жертвы, из которой в соответствии с определенными ритуальными правилами вырастает дом, самым естественным образом согласуется с троичностью как сущностью любого процесса, имеющего начало, середину и конец. По словам В. Н. Топорова, «эта структура легко становится точной моделью сущностей, признаваемых идеальными, или же приблизительнымобразом любого явления, в котором можно выделить указанные три элемента. Такой структуре поставлена в соответствие восходящая к архетипу и часто подсознательная тенденция к организации любой временно´йпоследовательности и посредством трехчленного эталона. Поэтому не случайно, что обычно троичные образы могут мыслиться разделенными во времени, как три фазы, или в пространственном истолковании — как три сосуществующие ипостаси, допускающие такую трансформацию, при которой члены пространственного ряда, проецируясь на ось времени, образуют трехфазовую структуру. Отсюда понятно, что число 3 может служить идеальной моделью любого динамического процесса, предполагающего возникновение, развитие, упадок, или — в несколько ином плане — тезу, антитезу и синтез» [219] Топоров В. Н . О числовых моделях в архаичных текстах. — В кн.: Структура текста. М., 1980, с. 23. Там же библиография вопроса. . С этой точки зрения особый смысл приобретает уже отмеченное представление о том, что «без Троицы дом не строится», как в плане приурочения к определенному временному отрезку, так и в связи с сущностью самого процесса строительства.