Светлана Бойм - Будущее ностальгии

Феномен новой моды на публикацию видеозаписей своей домашней жизни на домашней страничке придает совершенно новое значение выражению «быть дома». Быть дома в контексте этого добровольного паноптикума означает быть объектом подглядывания или вуайеристом, без каких-либо специальных политических установок. Для всех участников этого интерактивного процесса приватность становится формой зависимости и виртуальности; это уже не свойство отдельного человека, она становится пространством проекции и интерактивности. Неудивительно, что одна интернет-художница недавно назвала свою дочь «Е» [878](что напоминает мне о русском романе-антиутопии «Мы», написанном восемьдесят лет назад, в котором граждане Единого государства носили имена из одной буквы) [879]. Мать не хотела давить на дочь, принудительно присваивая ей имя, и сохранила максимальную степень интерактивности, отмечая лишь, что «Е» для нее означает «entropy» (энтропия) [880].

Недавно префикс кибер стал ностальгическим, как отмечает Джеффри Нанберг [881]; новый префикс — e, как в e-world [882]. Киберпространство создавало ощущение открытых пространств и преодоления границ; префикс e- больше относится к маркировке территории и пользуется особой любовью корпораций, которые пытаются удержать вас на своем сайте и ограничить ваши киберскитания. Термины, придуманные для аэропортов и субурбии (с новыми словами, такими как e-hub), вытеснили романтическую лексику освоения космического пространства и мечту о беспересадочном транспортном сообщении [883].

Электронная медиация существует поверх государственных границ, что порождает различные виды виртуальной эмиграции. Если институт национального государства начинает уступать силам глобализации, то дискуссия о регулировании интернета между Европой и Соединенными Штатами является эхом споров о реальных системах государственного управления и отношении к насилию, ненавистническим высказываниям и дифференциации на частное и общественное. Точно так же недавние дискуссии в Соединенных Штатах о публичном пространстве в интернете и об интернет-конституции, которые установили бы этикет и правила поведения в киберпространстве, являются признаком озабоченности людей неуклонным сокращением общественного пространства, которое происходит как в реальном, так и в виртуальном мире. С конца 1980‑х годов среди пропагандистов глобализации широко распространено мнение, что именно экономика и технология определяют политику, а культура — не что иное, как объект потребления и своего рода вишенка на торте. Экономические и политические преобразования в посткоммунистических странах, а также в Азии и Латинской Америке в 1990‑х годах показали, что может быть и обратное: культурный менталитет и политические институты могут влиять на экономику как на местном, так и на глобальном уровне.

Поэтому вовсе не удивительно, что мечта о национальном государстве жива и популярна среди виртуальных граждан киберпространства, далеко не все из которых решили стать гражданами мира. Многие сайты, представляющие собой общины меньшинств, пропагандируют этническую и расовую вражду, несмотря на киберхайп. Балканская война начала 1990‑х годов продолжилась в киберпространстве, когда в ноябре 1998 года сербские хакеры уничтожили веб-сайт хорватского журнала, а хорватские хакеры незамедлительно ответили. Примерно в то же время албанский сайт был «осквернен» киберграффити, в котором изобличалось «албанское этническое вранье». Словом, этнические привязки и стереотипы так и не стали виртуальными даже в виртуальном пространстве.

«Миллениальным» шедевром русского киберпостмодернизма стала ревизионистская карикатура, использующая образы Бивиса и Баттхеда. В период интервенции НАТО в Югославию российские хакеры уничтожили сайт НАТО. Образ, который они отправили, показал Бивиса и Баттхеда с надписями, такими как «Из России с любовью», «Долой НАТО» и «КПЗ» (аббревиатура-наименование камеры предварительного заключения — пространство досудебной изоляции подозреваемых в русской и советской полиции и КГБ). Мультяшка оказалась довольно остроумной. Она переводила антизападное послание на глобальный язык западной популярной культуры, который прилетел Западу обратно, как бумеранг. Возможность говорить на глобальном языке и пользоваться интернетом вовсе не является гарантией появления единой культуры, демократизации или взаимопонимания. Месседж российских хакеров, если его рассматривать в российском контексте того времени, не был ни спорным, ни контркультурным, — по большому счету он представлял собой точку зрения российского руководства, государственную версию коленного рефлекса [884]. Карикатура-мультяшка подрывала устои предполагаемого глобального патриархата НАТО, но она также ностальгически и бессознательно предъявляла имперские чаяния России — регионального «Большого брата».

В Европе антиглобалисты, которые выступают с протестами против американизации, часто обращаются к традиционным европейским социальным конструкциям благосостояния, балансу труда и досуга, рыночным и культурным ценностям. В названиях недавно возникших движений, появившихся в 2000‑е годы, часто можно обнаружить слово «медленный», к примеру движение за медленное питание, которое является частью Гастрономических левых, которые пытаются влиять на будущее через гастрономическую ностальгию. Возникшее, как и следовало ожидать, в Италии и Франции, движение фокусируется на политике питания и протестует против того, что они называют «franken food» (отсылка к генетически модифицированным продуктам питания) — еды-Франкенштейна, являющей максимально эффективной для быстрого потребления [885]. Однако даже движение против глобализации, которое завершилось протестами в Сиэтле и Вашингтоне, было организовано во всем мире и широко использовалось во Всемирной паутине для распространения информации. Некоторые активисты заявляли, что они не против глобализации как таковой; скорее, они были против технологической и экономической глобализации и за глобализацию с человеческим лицом (и свободу есть медленно). Ностальгия, на самом деле, всегда говорила на глобальном языке, начиная с романтической поэзии XIX столетия до электронной почты конца XX века.

Несмотря на радость от постижения киберпространства, когда дело доходит до ностальгии, среда никогда не является сообщением. По крайней мере, не все сообщение. Чтобы исследовать использование и злоупотребления ностальгической тоской, нужно искать механизмы другого рода — механизмы сознания. Рефлексирующая ностальгия позволяет нам пересмотреть медиацию и саму среду, включая технологию.