Светлана Бойм - Будущее ностальгии

Любые новые медиа влияют на соотношение между расстоянием и близостью, которое составляет основу ностальгической чувствительности. В начале XX столетия русские поэты-авангардисты приветствовали радио как революционное медиа, которое было призвано обеспечить всеобщее понимание и нести мир в каждый дом. Оказалось, что радио использовалось демократическими политиками и диктаторами, которые обожали пропагандировать свои версии идеологии «прогресса», светлого будущего, а также — общественного устройства и харизматического традиционализма. Технология радиовещания реабилитировала культуру речевой коммуникации, но сообщество радиоведущих и слушателей было децентрализованным, подвижным и совсем не традиционным. Когда около сотни лет назад были продемонстрированы первые фильмы, сделанные братьями Люмьер, воодушевленные зрители кричали, наблюдая за приближающимся поездом. Кино тоже было воспринято как универсальный язык, но его жутковатый характер не остался обделенным вниманием первых критиков, которые узрели в кинематографе как небывалый реализм, так и ужасающую призрачность. Появление кино ознаменовало возвращение к визуальной культуре, которая доминировала в Европе до появления печатных СМИ.

Теперь киберпространство представляется передним краем. Интернет организован радикально пространственным образом; он является централизованным и гипертекстовым, основанным на принципе единовременности, а не на континуальности. Вопросы времени, повествования и создания смысла гораздо менее актуальны в модели интернета. Компьютерная память не зависит от аффектаций и перипетий времени, политики и истории; она не несет патины истории, все здесь имеет одинаковую цифровую текстуру. На синем экране возможны два сценария памяти: общий отзыв непереваренных информационных байтов или одинаково полная амнезия, которая может произойти в сердцебиении с внезапным техническим сбоем.

На первый взгляд, гипертекстовый принцип организации устраняет первоосновную предпосылку ностальгии — необратимость времени и неспособность вернуться к другим временам и пространствам. Здесь речь идет только о доступе. Время в киберпространстве мыслится с точки зрения скорости: скорости доступа и скорости технологических инноваций. Просто нет времени для темпоральных экспериментов, связанных с припоминанием утрат и рефлексирующей памятью. Теперь эксцентричным восточным европейцам приходится сожалеть об утрате медлительности: «В экзистенциальной математике <���…> степень медлительности прямо пропорциональна интенсивности памяти; степень спешки прямо пропорциональна силе забвения» [872]. Интернет-патриоты утверждают, что киберпространство разворачивается в другом измерении, существуя вне правил экзистенциальной математики, диалектики памяти и забвения. Киберпространство делает ностальгический bric-à-brac доступным в цифровой форме, что превращает его в нечто более востребованное, чем подлинные артефакты. Хорхе Луис Борхес написал рассказ о карте империи, созданной в размере империи; в конце рассказчик мечтает пройтись по руинам карты. Однажды в будущем можно будет прогуляться по руинам веб-страницы, окруженной новыми колониальными домами [873].

В интернет-философии времени есть скрытый парадокс: в то время как внутренне система опирается на гипертекст и интерактивность, внешне многие IT-энтузиасты опираются на нарратив прогресса, характерный для XIX столетия, с его специфическим пафосом вытесняющего развития. Радикальная версия вытесняющей модели прогресса (в которой, например, предполагается, что электронная книга полностью заменит бумажную, а вовсе не то, что они могут радостно уживаться под крышей общего дома) представляет собой своего рода туннельное зрение в понимании пути к будущему. Он предполагает, что вокруг этого туннеля нет окружающей среды, нет контекста, нет других улиц и проспектов, которые обходятся с подземных скоростных полос и пробок. Рефлексирующая ностальгия бросает вызов этому туннельному зрению, отступает, замедляется, смотрит сбоку, медитирует на само путешествие.

Более того, культурная археология кибермира показывает, что и у нее тоже был свой собственный ностальгический генезис. Первопроходцы киберпространства унаследовали некоторые идеи 1960‑х годов: «реальный космический» опыт и дух экспериментов в любви и политике в сочетании с критикой технологий. Теперь эти идеи «свободного общения» и массовых политических протестов перекочевали в виртуальное пространство и укоренились там. Неудивительно, что в интернете существует такое явление, как dot communism [874], связанное с недоверием к «буржуазным институтам» частной собственности и копирайта [875]. Само по себе создание новой медиасреды было любопытным сотрудничеством военно-промышленного комплекса времен холодной войны и стареющих хиппи, которые превратились в ученых-компьютерщиков. В 1980‑е годы киберпутешествия вдохновляли людей, которые перестали искать возможности в других местах. Эта своеобразная версия проблемы курицы и яйца [876]породила ряд парадоксов киберпространства. Не случайно героем 2000 года является дигитализированный Маршалл Маклюэн, и новый поворот в его старой крылатой фразе: (цифровые) «медиа — это месседж» [877].

Первооткрыватели интернета позаимствовали ключевые метафоры философского и литературного дискурса — виртуальная реальность исходит из теории сознания Бергсона, гипертекст — из теорий интертекстуальности нарратива, которые тогда считались исключительной собственностью новых медиа. Интернет также воспринял элементы пасторальных образов и «западных» жанров (например, глобальная деревня, домашние страницы и ментальность фронтира). В новых медиа с помощью «супермагистралей», деревень и чатов пересматривается архитектура пространства — все это свидетельствует о том, что в интернете пасторальность субурбии и романтика хайвея, а также — доморощенная мораль — выходят на передний план, возвышаясь над руинами метрополиса. При этом электронная почта обеспечивает возможность мгновенной близости; чем дальше друг от друга находятся корреспонденты, тем активнее они делятся своими сокровенными тайнами, используя всю возможную лексику, на которую переходят ближе к ночи. Я не думаю, что смогла бы написать эту книгу без виртуальной поддержки моих друзей, ностальгирующих и антиностальгирующих со всех концов света. Любовные истории 1990‑х также проходили онлайн и часто приводили к разочарованию, в лучшем случае — смущению, в худшем — к насилию, когда общение через компьютерный интерфейс наконец уступало место столкновению лицом к лицу. Коммуникация через компьютер в значительной степени тактильная, а не только визуальная; и когда два незнакомца встречаются в интернете, их пальцы невольно тянутся к той самой эротической клавиатуре своего любимого компьютера, а не к рукам другого человека. Таким образом, электронные возлюбленные обнаружили, что, когда дистанция киберпространствя исчезла, то же самое случилось и с близостью.