Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Народ, который всегда служил лишь алиби представительной системе, компенсировал это зрелищем политической сцены. Сегодня он мстит зрелищем своего собственного исчезновения.

Его будто опрашивают, а он изо дня в день, как в домашнем кинотеатре, следит за колебаниями своего собственного мнения в данных опросов.

Только в такой степени он в них верит, как мы за игровым столом верим в прогноз, что удвоение ставок может плохо закончиться. Игра эквифинальности всех тенденций, эффектов достоверности, кругообразности вопросов и ответов и т. д. Быть может, таким образом мы открываем коллективную форму иронического существования, которое в своей высшей мудрости больше не задается вопросами о своих собственных принципах, а предается лишь зрелищу своего исчезновения?

Наилучший пример – массы. Они вовсе не являются объектом угнетения и манипуляций. Поэтому массы не могут быть освобождены, да и не стремятся к этому. Вся их сила (трансполитическая) заключается в том, чтобы быть чистым объектом, то есть любым политическим попыткам заставить их заговорить противопоставлять свое молчание, нежелание говорить. Все пытаются их соблазнить, побудить, подкупить. Инертные, аморфные, бездонные, они сохраняют свой пассивный, непроницаемый суверенитет, они ничего не говорят, но ловко, возможно, как звери в их животном безразличии (хотя массы имеют скорее гормональную или эндокринную природу, это антитела), они нейтрализуют всякую сцену и всякий политический дискурс. То, что эта сцена и дискурс сегодня выглядят настолько пустыми, то, что никакая цель, никакой проект уже не в состоянии встряхнуть политическую сцену, которая сохраняет свою приверженность искусственной драматизации и исполнению бесполезных полномочий, – все это вызвано массовой обсценностью этого огромного молчаливого антитела, вызвано ретракционностью этой безымянной «вещи», которая обладает абсурдной животной силой всасывания и поглощения монстров из научной фантастики, силой, которая на самом деле питает их инертность всей энергией ускорения системы, мириадами информационных единиц, которые эта система выделяет, пытаясь изгнать эту инертность и это отсутствие.

Ничего не поделаешь: массы являются чистым объектом, то есть тем, что исчезло с горизонта субъекта , тем, что исчезло с горизонта истории, – так же как молчание является чистым объектом, который исчезает с горизонта речи, как тайна является чистым объектом, который постоянно исчезает с горизонта смысла.

Сила массы-как-объекта просто ошеломляющая.

Массы воплощают чистый объект политического, то есть идеал абсолютной власти, власть смерти над социальным телом, они воплощают пугающую мечту власти – и одновременно они являются пустым объектом, нулевой материализацией, радикальным антителом, недоступным любой политической субъективности, а следовательно, абсолютно бесполезным и опасным. Сценарий политического инвертируется: уже не власть ведет за собой массы, а массы подводят власть к пропасти. Поэтому политическим мужам, в пылу соблазнения масс, не мешало бы задаться вопросом: а не они ли стали объектом каннибализма и не придется ли за свой симулякр власти заплатить тем, что их пожрут, так же как самка иногда поедает самца после спаривания?

Все, что субъект когда-либо вменял [constituer] объекту, представляет для него потенциальную угрозу смерти. Объект не принимает свою принудительную объективность, так же как раб не принимает свое рабство. Субъект может лишь мнимо, во всяком случае, эфемерно властвовать над ним, но ему не удастся избежать восстания объекта – молчаливой революции, отныне единственно возможной.

Следовательно, эта революция не будет символической, ослепительной и субъектной, а будет неясной, темной и иронической. Она не будет диалектической, а будет фатальной. Против соблазна всякого объекта раскрыть свой смысл, против возможности всякого объекта быть объектом соблазна и страха все стратегии будут хороши.

Вся информация, непрерывная деятельность медиа, невероятное количество месседжей направленны только лишь на заклинание этой смертельной порчи [contamination]. Информационная, медийная, коммуникационная энергия тратится сегодня лишь на то, чтобы вырвать хоть одну толику смысла, хоть одну крупицу жизни у этого холодного и безразличного антитела, у этой молчаливой массы, чье притяжение все возрастает. Необходимо объединить все центробежные силы, чтобы избежать этой силы инертности. Отныне, по сути, у информации нет иного смысла, кроме этого.

Главная проблема в том, и всегда будет в том, чтобы анализировать медиа и сферу информации через призму традиционных категорий философии субъекта: воля, репрезентация, выбор, свобода, знание и желание. Ведь вполне очевидно, что здесь они абсолютно противоречивы и что здесь субъект полностью отчуждается в своей суверенности. Существует искажение принципов между этой сферой, сферой информации, и моральным законом, который по-прежнему властвует над нами и который говорит: ты должен знать, что является твоей волей и что является твоим желанием. В этом аспекте медиа, а также наука и техника, нас ничему не поучают, скорее они лишь раздвигают пределы воли и репрезентации, путают карты и лишают всякий субъект способности распоряжаться собственным телом, собственным желанием, своим выбором и своей свободой.

Но эта идея отчуждения всегда была лишь идеальной философской перспективой, предназначенной для гипотетических масс. Она всегда выражала лишь отчуждение самого философа, то есть того, кто мыслит себя иным . Гегель очень ясно говорит об этом в своем суждении о Aufklärer , философе Просвещения, о том, кто разоблачает «царство заблуждений» и ошибок.

Поэтому достаточно перевернуть идею о массах, которые отчуждаются медиа, чтобы определить, насколько весь медийный мир и, возможно, также мир технический проистекают из тайной стратегии этих якобы отчужденных масс, из тайной формы отказа от воли , из не -вольного вызова всему тому, что требовала от субъекта философия и мораль, то есть вызова всякому осуществлению воли, знания и свободы.

В определенном смысле, речь идет уже не о революции, а о массовой деволюции , о массовой делегации власти и ответственности либо политическим и интеллектуальным, либо техническим и операциональным системам управления. Массовое обезволивание, массовое отречение от воли. Не через отчуждение или добровольное рабство (тайна которого остается неразгаданной еще со времен Ла Боэси, [85] Ла Боэси, Этьен де (1530–1563) – французский писатель и философ, наиболее известная работа «Рассуждение о добровольном рабстве». поскольку проблема поставлена в плане согласия субъекта с его собственным рабством, в плане отречения субъекта от его собственной сути, но была ли она у него на самом деле?), а благодаря другой, суверенной философии не -волия, своего рода антиметафизике, секрет которой в том, что массы (или человек) коренным образом понимают, что они не обязаны выражать свое мнение о самих по себе и о мире, что они не обязаны волеизъявляться, не должны знать, не должны желать. Возможно, самое глубокое желание заключается в том, чтобы передать свое желание кому-нибудь другому. Стратегия дезиллюзии [86] Дезиллюзия – утрата иллюзий, разочарование. «собственного» желания, дезиллюзии «собственной» воли, стратегия иронического инвестирования, изгнания к другим моральных, политических и философских предписаний.