Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Для этого и нужны ученые жрецы [clercs] – поборники и пособники желания и концептов. Вся реклама [publicité], вся информация, весь политический класс для того и существуют, чтобы внушать нам что мы желаем, внушать массам, что они хотят, – и, по сути, мы радостно принимаем эту массовую передачу ответственности, потому что всем просто не очевидно и не интересно: знать, хотеть, мочь, желать. Кто, как не философы, внушили нам все это?

Выбор – это неблагородный императив. Всякая философия, которая обрекает человека на осуществление его воли, может лишь повергнуть его в отчаяние. Потому что, если для одного сознания нет ничего более лестного, чем знать, что оно хочет, то для другого, темного и витального сознания (не-сознания?), которое ставит счастье в прямую зависимость от бесперспективности воли , наоборот, нет ничего более завораживающего, чем не знать, что оно хочет, быть свободным от выбора и отвращенным от своей собственной объективной воли. Лучше поддаться чьей-нибудь незначительной прихоти, чем застыть в нерешительности перед своей собственной волей или необходимостью выбора. У Браммела [87] Браммел, Джордж (1778–1840) – английский денди, законодатель моды в эпоху Регентства. для этого был слуга. Застыв перед великолепным ландшафтом, усыпанном озерами, он обратился к своему слуге, чтобы спросить: «Which lake do I prefer?» Какое из этих озер мне больше нравится?

Мало того, что люди конечно же не желают, чтобы им внушали , что они хотят, но они конечно же даже не желают этого знать , и даже не уверены, что они желают хотеть . Но сталкиваясь со всевозможными домогательствами, где-то из глубины злой дух нашептывает им, что лучше положиться на рекламные или информационные механизмы, которые позаботятся о том, чтобы «убедить» их, сфабриковать их выбор (или же положиться на политический класс, который позаботится о том, чтобы просветить их насчет положения вещей), совсем как в случае с Браммелом и его слугой.

Так кто пойман в ловушку?

Массы знают, что они ничего не знают, но они и не желают знать. Массы знают, что они ничего не могут, но они и не желают мочь. Их страстно упрекают в проявлении глупости и пассивности. Но это не так: массы полны снобизма, и они поступают, как сноб Браммел: безраздельно делегирует право выбора кому-либо другому, – в своего рода игре безответственности, иронического вызова, полного неволия, тайного коварства. Все медиаторы (политики, интеллектуалы, наследники философов Просвещения в их презрении к массам) по сути, служат лишь для одного – управлять по поручению, по доверенности этим утомительным процессом власти и волеизъявления, освобождать массы от бремени трансцендентности, к их же пущему удовольствию, и предлагать им зрелище в придачу. Vicarious : [88] Vicarious – замещающие, «живущие чужой жизнью». так, если возвратиться к концепту Веблена, [89] Веблен, Торстейн Бунде (1857–1929) – американский экономист, социолог, публицист, футуролог, автор «Теории праздного класса». можно было бы обозначить статус этих «привилегированных» классов, чья воля без их ведома перенаправляется на тайные цели [finalité] тех самих масс, которые они презирают.

Субъективно мы переживаем все это парадоксальным образом, так как в нас эта массовость сосуществует с интеллигентным и волевым существом, которое осуждает и презирает ее. И совсем неизвестно, что же на самом деле противится сознательности. Разве что это самое подавляемое бессознательное, которое нам навязал психоанализ. А наше истинное бессознательное, может быть, наоборот заключается в этой иронической силе отказа, не -желания, не -знания, молчания, поглощающей всякую силу, вытесняющей всякую способность, всякую волю, всякое просвещение, все глубины смысла в структуры личности, окруженные ореолом смехотворности. На самом деле наше бессознательное состоит не из наших собственных влечений [pulsions], обреченных на печальную судьбу вытеснения, оно вообще не вытесняется, а состоит в этом радостном изгнании [expulsion] всех обременительных суперструктур бытия и воли.

У нас всегда был печальный взгляд на массы (отчуждающиеся), печальный взгляд на бессознательное (вытесняемое). Эта печальная корреляция тяготеет над всей нашей философией.

Просто для разнообразия было бы интересно взглянуть на массы, массы-объект как обладателя делюзивной [обманчивой], иллюзивной, аллюзивной стратегии, коррелирующей, наконец, с ироническим, радостным и соблазнительным бессознательным.

О любви можно сказать все, и о ней невозможно сказать что-либо. Любовь существует, и точка – вот и все. Любят мать, Бога, природу, женщину, птичек, цветы: это слово, ставшее лейтмотивом нашей глубоко сентиментальной культуры, самое пафосное в нашем языке и при этом самое неясное, самое расплывчатое, самое невнятное. По сравнению с кристаллической структурой соблазна, любовь – это жидкий, даже газообразный раствор. Любовь – это разрешение. [90] Игра слов: solution в переводе с французского означает «раствор» и «разрешение» (задачи, проблемы). Все растворяется в любви, любовью все разрешается. Разрешение, растворение всех вещей в гармонии страсти или в обычном либидо, любовь – это нечто вроде универсального ответа, надежда на идеальное общение, на возможность мира синкретических [fusionnelles] взаимоотношений. Ненависть разъединяет, любовь объединяет. Эрос – это то, что связывает, сопрягает, сочетает, побуждает к ассоциации, проекции, идентификации. «Любите друг друга». Говорил ли кто-нибудь когда-то: «Соблазняйте друг друга»?

Но я предпочитаю форму соблазна, которая поддерживает гипотезу о загадочной дуэли, неистовом побуждении или притяжении, форму, которая является не ответом, а вызовом, скрытой дистанцией и постоянным антагонизмом, что допускает правила игры, – я предпочитаю эту форму и ее пафос дистанции, нежели любовь и ее пафосное сближение. Я предпочитаю дуальную форму соблазна универсальной форме любви. (Гераклит: это антагонизм стихий [éléments], существ и богов, творит игру становления, а не универсальная текучесть и любовное смятение; боги противостоят друг другу и соблазняют друг друга. А любовь, как принцип творения, которая придет вместе с христианством, положит конец этой большой игре.)

Вот почему о соблазне возможно говорить, ведь он является дуальной и внятной формой, тогда как любовь – это универсальная и невнятная форма. Пожалуй, только соблазн и является действительно формой, тогда как любовь – лишь размытая метафора падения существ в индивидуализацию и изобретение, в качестве компенсации, универсальной силы, влекущей существ друг к другу, – что за проведение, что за чудесное проявление воли, что за гром среди ясного неба, с помощью которого существам якобы предназначено любить друг друга, благодаря какому безумному воображению возможно постичь фразу «Я люблю вас», постичь, что люди любят друг друга, что мы любим друг друга?.. Это не что иное, как безумная проекция всемирного принципа тяготения и равновесия, проекция, которая является чистейшей фантасмагорией. Субъективной фантасмагорией, страстью, исключительно модерной.