Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Тайна этой стратегии заключается в следующем: объект не верит в собственное желание, объект не живет иллюзией собственного желания, объект не имеет никакого желания. Он не полагает, что ему принадлежит что-либо на правах собственности, не питает фантазии относительно реапроприации или автономии. Он не стремится полагаться на собственную природу, даже если это природа желания, но поэтому не знает инаковости и является неотчуждаемым. Он не разобщен сам по себе, что является судьбой субъекта, и он не знает стадии зеркала, где он мог бы быть захваченным своим собственным воображаемым.

Он ЯВЛЯЕТСЯ зеркалом. Он – то, что отсылает субъект к его смертельной транспарентности. И если он может зачаровывать и соблазнять, то именно потому, что не излучает собственную субстанцию или сигнификацию. Чистый объект, он является суверенным, потому что он то, обо что разбивается суверенитет другого, и тот попадает в свою собственную ловушку. Кристалл мстит.

Объект – это то, что исчезло с горизонта субъекта, и именно из глубин этого исчезновения он обволакивает субъект своей фатальной стратегией. И тогда субъект исчезает с горизонта объекта.

Это касается сексуального объекта, который черпает свою силу в отсутствии желания, это касается масс, которые черпают свою силу в своем молчании.

Желания не существует, единственное желание состоит в том, чтобы быть судьбой другого , стать для него событием, превосходящим всякую субъективность, поражающим своим фатальным наступлением любую возможную субъективность, освобождающим субъект от его целей [fins], от его влияния [présence] и от всякой ответственности перед самим собой и перед миром, в страсти наконец-то однозначно объективной.

Возможность и воля субъекта, которая помещается в трансцендентальный центр мира и мыслится как универсальная причинность под знаком закона, знатоком [maître] которого остается субъект, эта воля не мешает ему втайне ссылаться на объект как на фетиш, талисман, как на фигуру инверсии причинности, как на место резкой утечки [hémorragie] субъективности. «За субъективностью кажимостей всегда стоит скрытая [occulte] объективность.”

Вся судьба субъекта переходит к объекту. Универсальную причинность ирония подменяет фатальной мощью сингулярного объекта.

Фетиш иллюстрирует глубокое возражение [objection], которое мы обрекаем на обычную причинность, на нелепое требование признавать причину за каждым событием, а каждое событие за причину.

Всякое следствие величественно [sublime], если оно не сводится к своей причине. Впрочем, лишь следствие неизбежно, причина случайна.

Фетиш совершает это чудо устранения случайности [accidentalité] мира и заменяет ее абсолютной неизбежностью.

В восприятии причин мы ощущаем лишь относительную неизбежность – а следовательно, и относительное счастье. Нас восхищает лишь абсолютная, экстатическая неизбежность. Именно это осуществляет чистый и сингулярный объект, в котором мы сразу получаем всю интерцессию [100] Интерцессия – ходатайственная молитва, в переносном смысле: все, о чем мечтали, ответ на все молитвы. мира.

Мы можем жить в универсальном, преследовать объективные цели, распределять нашу жизнь в чистых формах различия, мы можем давать вещам более или менее рациональную оценку (которая все же никогда не равняется той оценке, с которой мы согласны), однако нам совершенно необходимо, чтобы в какой-то момент счастье и несчастье, и даже сам факт жизни воплощался в абсолютно сингулярном существе или вещи, которая больше не соответствует какому-либо универсальному определению, но к которой устремляются, под видом специфической, неоправданной, абсолютно искусственной по отношению к «естественным» качествам этого объекта страсти, все обобщенные [résumées] формы идентичности и инаковости.

Ничто не может избежать этого опыта инвестиции объекта – именно такого объекта, – во всей скрытой [occulte] силе объективности. Этот опыт входит в число абсурдных пари, которые мы заключаем, в том числе и знаменитое доказательство [пари] Паскаля о существовании Бога. [101] Пари Паскаля – предложенный математиком и философом Блезом Паскалем аргумент для демонстрации рациональности религиозной веры.

Надо полагать, что это пари, которое мы заключаем, имеет какие-то резоны, потому что если здравый смысл [raison] говорит, что отдельный объект не может лежать в основе мира, а наоборот, что именно этот объект и должен быть объективно объяснен на основе всех данных о мире, если этот резон не может поколебать наше убеждение, если вопреки этой рациональной очевидности мы продолжаем поклоняемся миру в виде невнятной квинтэссенции одной из его деталей, то это значит, что и сам этот резон, в свою очередь, гипотетическое пари.

Больше не объяснять вещи, не распределять их в объективной детерминации и в неопределенной системе отсчета, а, наоборот, имплицировать весь мир по единственной его детали, целое событие по единственной его черте, все силы природы по единственному ее объекту, живому или мертвому, чтобы отыскать тайный [ésotérique] пропуск, кратчайший путь к чистому объекту, который не имеет ничего общего с распределением смысла и ни с кем другим не делится своей тайной и своей силой.

Абсолютный объект – это объект с нулевой ценностью и нейтральным [indifférente] качеством, но который неподвластен объективному отчуждению, потому что становится более объектом, чем объект, – и это придает ему фатальное свойство.

Это восхождение к крайностям, это вдвойне революционное движение, поскольку оно отвечает на отчуждение в его же собственных терминах , непреклонно следующее путями индифферентности, оказывается предвосхищено в абсолютном товаре Бодлера. [102]

Столкнувшись в наше время с вызовом в виде товара, искусство (произведение искусства) не ищет, не должно искать свое спасение в критическом отрицании (ведь тогда оно станет лишь смехотворным и бессильным зеркалом, так же как диалектическая мысль благодаря критическому отрицанию стала лишь смехотворным и бессильным зеркалом капитала), а в преувеличении формальной и фетишизированной абстракции товара, в феерии меновой стоимости, – становясь более товаром, чем товар, еще более далеким от потребительной стоимости.

Если форма товара разрушает прежнюю идеальность объекта (его красоту, аутентичность и даже функциональность), то не следует пытаться восстановить ее с помощью отрицания формальной сущности товара, напротив – в этом и заключается вся стратегия модерности, то, что составляет для Бодлера перверсивный и авантюрный соблазн модерного мира, – нужно доводить до абсолюта это разделение стоимости. Никакой диалектики потребительной и меновой стоимости, синтез – это мягкотелое решение, диалектика – ностальгическое. Единственное радикальное и современное решение: потенциализировать все, что есть новое, оригинальное, неожиданное, интересное [génial] в товаре, а именно формальную индифферентность к полезности и к ценности (стоимости), – преимущество, предоставленное неограниченной циркуляцией. Вот каково должно быть произведение искусства: оно должно приобрести все признаки шока, странности, неожиданности, тревожности, ликвидности, даже саморазрушения, мгновенности и ирреальности, то есть все признаки, присущие товару.