Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

«Следуйте за мной, – говорил ей другой, к которому она обращалась своим недолгим слежением, – интереснее следовать за мной, чем хлопотать по хозяйству». Но это контрсмысл и перепутывание интереса с высшей степенью соблазна. Неинтересно узнать, например, что кто-то ведет двойную жизнь, разве что ради аромата любопытства, – важно то, что слежка сама по себе составляет двойную жизнь другого . Благодаря этому, любое сколь угодно банальное существование может оказаться преображенным [transfigurée], а любая сколь угодно исключительная жизнь – банализированной. Опять же речь идет не о преследовании, а о соблазне.

Князь Палагонии задумал воспользоваться фатальным эффектом кривых зеркал.

Этот жутко уродливый испанский дворянин построил в окрестностях Палермо виллу по своему образу и подобию, расставил повсюду статуи ужасных карликов, а стены обвесил кривыми зеркалами – и все для того, чтобы самая красивая девушка Сицилии, на которой он женился, могла видеть лишь свои отталкивающее отражения и таким образом смириться и полюбить его благодаря общему сходству.

Или же он укреплял свою власть в сотворении мира похотливых форм (уродство похотливо), где красота воспринимается как вызов или как уязвимость, потому что, в сущности, совершенство невыносимо?

Быть может, в этом заключается тайна всякого соблазна: он протягивает красоте кривое зеркало, где она наконец освобождается от своего совершенства. Если взять шире, то соблазн протягивает чудное зеркало другому, где он наконец освобождается от своей сущности, своей свободы, своего образа, своего подобия, от всего, что обременяет его, в тайне от него самого. Даже Бога соблазняет Дьявол.

Существует ли тайна виллы Палагония? Нет, красота стремится к худшему, чем она, она хочет быть заключенной, оскверненной, истязаемой (под сводом часовни болтается подвешенный за лопатки Христос, будто чучело какой-то нелепой птицы), и первый, кто захочет это сделать, соблазнит ее своим уродством.

Но не первый встречный. У князя Палагонии была благородная душа.

За молодой красивой девушкой А. ухаживает принц. Он не может с ней встречаться, поэтому каждый день пишет ей письма. Девушка об этом ничего не знает, потому что письма приходят ее матери, которая достоверно отвечает вместо нее и таким образом ведет с принцем любовную переписку. А. узнает об этом только после смерти матери, когда находит в ее бумагах эти письма. И при этом не проникается к ней ненавистью. Напротив, этот обман восхищает ее посмертно.

Дело в том, что А. владеет только непосредственным очарованием соблазна и не владеет тайной привлечения принца. А фатальной силой, которая содержит в себе тайну, символической (эстетической, как сказал бы Кьеркегор) силой соблазна, настоящей соблазнительницей является ее мать.

Она то, что отражает, перехватывает и источает соблазн своей дочери без ее ведома . Неведение имеет важное значение, это фундаментальное правило. Только другой знает, что вы лучше всех, только другой знает, что вы любимы, только другой знает, что вы никуда не идете, только другой знает, что ваша жизнь не имеет смысла. В определенном смысле он вас удваивает, он похищает ваше право [raison] на существование, а следовательно, благодаря этому присвоению вынуждает вас существовать намного интенсивнее, чем если бы он вас породил.

Красивая история – благодаря тем оттенкам инцеста, которые в ней ощущаются. Но именно поэтому ее и следует отмежевать от всяких эдипальных глупостей, которые связаны с инцестом. Соблазнять того, кого ты породил в банальном толковании, в высшей степени преступление. Но в более глубинном порядке вещей инцест естествен и необходим. Нужно соблазнить то, что было произведено и порождено. Возможно, наоборот: порождать и быть порожденным – это и есть в высшей степени преступление, и оно должно быть разрешено, компенсировано, искуплено, через инициацию, то есть соблазняя и соблазняясь. И этот соблазн всегда в той или иной степени инцестуальный, ведь так же, как инцест, он является эзотерической формой, которая заключается в том, чтобы посвятить вас в тайну, а не только лишь дать вам жизнь; в том, чтобы дать вам судьбу, а не только лишь существование.

Таким образом, мать в некотором смысле искупает с помощью этого тайного посредничества то, что она произвела на свет свою дочь. И именно поэтому эта история так очаровывает – как той тайной судьбой, которая дала ей мать, так и той двойной жизнью, которую она дала ей сверх того.

Инцест не основан ни на желании, ни на его запрете, ни на естественном или противоестественном побуждении, в нем нет ничего либидинального, но он не основан и на законе или символическом порядке. Он лишь выражает фундаментальное правило, которое предусматривает, что все то, что было произведено, должно быть соблазнено (инициировано к исчезновению после того, как оно инициировалось к существованию). И мы применяем это правило во всех возможных формах. Мы призваны в любой момент соблазнять (то есть завлекать, приносить в жертву и уничтожать, совращать и восхищать ) то, что закон обязывает нас производить. Закон обязывает нас производить, но тайное правило, которое никогда не произносится и кроется позади закона, обязывает нас соблазнять, и это правило сильнее чем закон.

Судьба прорисовывается лишь в этом загадочном случае [conjoncture]: моя тайна – за пределами меня. Ничто не содержит в себе собственную тайну – в этом-то и ошибка всякой психологии, в том числе и психологии бессознательного. Все, что происходит за пределами меня (как в мечтах, так и в речи, как в событии, так и в катастрофе), все это составляет для меня фатальный объект – даже если он не ведет к смерти, то предполагает экспроприацию субъекта, вовлекает его в тайну, ведет за пределы его конца [fin], вопреки ему за пределы его, в каком-то экстазе.

Загадка вот в чем: как можно иметь тайну, не зная об этом? А вот в чем ее загадочное решение: только другой это знает, только Бог это знает, только судьба это знает, тайна – это то, что окутывает вас без вашего ведома.

Так и в истории А.: у нее есть тайна, тайная судьба, но она не знает об этом. Нет угрозы, что она предаст эту тайну: только мать знает об этом.

В некоторых случаях только язык это знает. Только в языке соединяются ироническое и фатальное.

Так и в новелле Альфонса Алле [111] «Вполне парижская драма» . Двое влюбленных получают каждый по анонимному письму, где одного извещают об измене другого. Если женщина хочет убедиться в этом, ей надо лишь пойти на бал-маскарад – ее возлюбленный будет там под маской Арлекина. [112]А мужчина получает такой же тайный совет: идите на такой-то бал-маскарад, ваша возлюбленная будет там переодета Конголезской пирогой. В тот вечер в разгар маскарада скучали в своем углу лишь двое – Арлекин и Конголезская пирога. В конечном счете он подходит к ней и приглашает отужинать вместе. Заканчивается все это в отдельном кабинете, где оба устремляются друг к другу и срывают маски. И – верх изумления, говорится в той истории: ЭТО БЫЛИ НИ ТОТ, НИ ДРУГАЯ!