Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Это первое рождение навязывает нам сугубо эдипальную историю. Историю вытеснения и работы бессознательного, психологическую историю комплексов и скорби, оскорбительных и калечащих отношений с Отцом, Законом, символическим порядком. То, чего не увидел психоанализ, состоит в том, что с нами, к счастью, всегда происходит нечто другое – событие без прецедента , которое начинает вовсе не историю, а судьбу, и поскольку оно без прецедента, оно освобождает нас от этого генезиса и от этой истории. Это событие без прецедента – соблазн, он также без первопричины, он приходит извне и всегда внезапно, это чистое событие, стирающее одним махом как сознательный, так и бессознательный детерминизм.

Все мы однажды были произведены на свет, все мы должны быть соблазнены. В этом и заключается то единственное и истинное «освобождение», то, которое начинается по ту сторону Эдипа и Закона, и которое избавляет нас как от жесткой психологической голгофы, так и от биологической фатальности полового порождения.

Лишь пациенты [психоаналитика] страдают без соблазна. Те, с которыми не произошло этого события без прецедента, кто не испытал этого второго инициационного рождения, вследствие чего наглухо заперты в своей эдипальной истории и обречены на психоанализ. Он осуществляется на основе экономики желания, то есть отказа от соблазна, который психоанализ всячески старался скрыть.

Ведь из психоанализа (и не только из него, конечно) проистекает та немыслимая галлюцинация индивида о своем собственном желании. Именно психоанализ, как показала Моник Шнейдер [115]в книге «Зигмунд Фрейд и удовольствие» , в результате «психологической революции» ХХ века преуспел в этой безумной субституции. Индивидуальной психической экономикой, либидо, чистым желанием и всеми эдипальными перипетиями этого желания он заменил событие, которое приходит извне, соблазнительный, инициационный инцидент, фатальный для другого как событие без прецедента, как неожиданность, как совпадение мира и знаков, – событие, которые делает из вас вовсе не субъект, а объект выбора и соблазна. То, что побуждает вас к существованию – это не сила вашего желания (все энергетическое и экономическое воображаемое ХХ века), это игра мира и соблазна, это страсть играть и быть в игре, это страсть иллюзии и кажимости, это то, что приходит извне, от других, от их лица, с их языка, из их жестов, то, что тревожит вас, завлекает вас, заставляет вас существовать, это встреча, неожиданность того, что существует вне вас, до вас, без вас , – изумительная экстерналия чистого объекта, чистого события, – того, что происходит без вашего участия и безо всякой причины. Какое облегчение – этого одного достаточно, чтобы соблазниться, ведь нас так настойчиво побуждали быть причиной всего, находить причину во всем. Объект-кристалл, событие-солнцестояние, чувственный объект, пустая форма – все это соблазняет вас, потому что оно не имеет ничего общего с вашей экономикой желания и потому что существо, в принципе, не обязано существовать лишь в его собственном бытии, и оно существует лишь, будучи порожденным вне себя – в игре мира и головокружении соблазна.

Именно против этого всего и восстает психоанализ, выдвигая гипотезу о внешнем мире как агрессии, об «эго» как системе защиты и инвестирования, об удовольствии как разрешении напряженности. Вся задача Фрейда состояла в том, чтобы сокрушить это неконтролируемое событие соблазна.

Парадоксально положение анализа, когда он ссылается на материал сновидений, ведь как раз в этой фатальной перспективе сон и является событием, тогда как для психоанализа он является лишь симптомом, и тот же самый подход применяется к неврозам, безумию и оговоркам: везде психоанализ оставляет в стороне их силу вторжения, иллюзии и соблазна, он оставляет в стороне даже сам факт их существования, чтобы сделать из них лишь симптомы, отказывая во всякой суверенности вторжению вещей, магии кажимостей и вызову, который они предполагают, для того, чтобы сделать это лишь предметом интерпретации. Против всего этого психоанализ выдвигает свой субъект желания, своего Робинзона бессознательного, захваченного островной экономикой и изгнанием всякой внешней агрессии, – рассматривать внешний мир лишь как источник нестабильности, а само внутреннее побуждение как угрозу разлада – является симптоматическим: единственная судьба субъекта будет заключаться в том, чтобы избавляться от всех своих напряженностей, очищаться от внутренних побуждений, нейтрализовать вторжение демонических сил, которые постоянно угрожают дезинтеграцией психической крепости, – это уже даже не судьба побуждений [pulsions], а судьба изгнания [expulsion]. Словно Одиссей, невосприимчивый к любым чарам внешних форм, субъект будет должен стремиться лишь к одному – освобождению от своей импульсивной энергии через защитную систему, обреченную на удовольствие как принцип (!) и на смерть как разрешение, даже на влечение к смерти, просто для того, чтобы избавиться от этих напряженностей.

Моник Шнейдер показывает, как Фрейд-теоретик вздрагивает под первыми ударами соблазна (концепта соблазна), мгновенно разворачивая против него весь психический механизм психоанализа, изначально защищенный частоколом побуждений, сам по себе полностью сосредоточенный вокруг индивида, обреченного управлять своим собственным желанием, распределять свои инвестирования, изобретать свои объектные отношения, фантазировать о своем образе, то есть вокруг существа, для которого все по определению приходит изнутри, в исключительно индивидуальном процессе, и ничего извне, в дуальном процессе.

По сути, чтобы Эдип вернулся в Фивы и к своей эдипальной проблематике (совокупление с матерью, ослепление как символическая кастрация и т. д.), нужно, чтобы Сфинкс был мертв, то есть чтобы Эдип положил конец соблазну и его головокружению, загадке и тайне в пользу скрытой истории, вся драма которой заключается в вытеснении, а ключ – в интерпретации (в то время как загадка никогда не должна быть разгадана, она соблазняет этой тайной ясностью, которая принадлежит к порядку ясновидения) – нужно, чтобы он положил конец загадке соблазнительницы [116](Сфинксу) в пользу смертоносной истины.

Также, чтобы и Фрейд ступил на царский путь эдипальной психоаналитической интерпретации, чтобы он вошел в царство бессознательного, совокупился с психоанализом, в конечном счете, с такими же драматическими последствиями для нас, как и приключение Эдипа для его народа, нужно было, чтобы он также положил конец соблазну, убил это загадочное чудовище, кажимость Сфинкса, которое не пропускало к «психической реальности». Фрейд в частном порядке увековечил это умерщвление соблазнительницы «в стремлении либо подавить, либо похоронить внутри себя архаичный материнский соблазн, Сфинкса, ведьму или злую няню.