Джон Барри - Испанка. История самой смертоносной пандемии

Главными в лаборатории стали Эвери и Доше. А лаборатория была простая, довольно скромно оснащенная. В каждом помещении стояли несколько рабочих столов с источником газа для бунзеновской горелки и многочисленными выдвижными ящиками, а также имелась глубокая фарфоровая раковина со сливом. Столы были заставлены штативами с пробирками, широкогорлыми бутылями, чашками Петри, пипетками для нанесения красителей и добавления химических реактивов, жестяными коробками с платиновыми петлями и другими инструментами. За этими столами ученые производили практически все необходимые для работы манипуляции — инокуляции, кровопускания и операции на животных. На столе часто стояла клетка с каким-нибудь животным, оставленным в качестве питомца. В центре помещения находились инкубаторы, вакуумные насосы и центрифуги.

Вначале исследователи повторяли предыдущие эксперименты — отчасти для того, чтобы лучше освоить технику. Кроликам и мышам вводили возрастающие дозы пневмококков. Вскоре у животных вырабатывались антитела. Затем животным делали кровопускания и собирали кровь. Форменные элементы осаждали и отсасывали сыворотку, к которой добавляли соответствующие реактивы для осаждения других ненужных элементов. Оставшуюся сыворотку дополнительно очищали, пропуская через несколько фильтров. Другие сотрудники занимались тем же. В конце концов Эвери и Доше смогли лечить мышей сыворотками от пневмококковой инфекции. Их коллеги тоже этого добились, но все же мыши — это не люди.

Справедливости ради, это были и не совсем мыши. Ученым нужны как можно более постоянные характеристики лабораторных животных, им необходимо сводить к минимуму влияние множества переменных, чтобы яснее представлять себе, что именно приводит к тому или иному результату. Лабораторные мыши выводятся методом инбридинга, и близкородственные скрещивания выполняют до тех пор, пока не получают популяцию генетически одинаковых животных, за исключением половой принадлежности. (Раньше самцы мышей не использовались для экспериментов, да и сейчас это редкость: они склонны нападать друг на друга, а гибель или ранение животного могут исказить результаты или просто загубить плоды долгого труда.) Такие мыши — это вроде бы настоящие полноценные животные, но при этом они играют роль модельных систем, из которых удалена вся сложность, все разнообразие, вся жизненная спонтанность. Этих мышей разводят так, чтобы они становились, так сказать, придатками лабораторного оборудования — насколько это вообще возможно {12} 12 Генетические линии мышей, с которыми в свое время работал Эвери, существуют по меньшей мере с 1909 г. и до сих пор. Мыши — это по-прежнему полезный инструмент исследований. Один ученый из Национального института рака заметил: «Я могу со стопроцентной гарантией вылечить рак у лабораторной мыши. Если вы не можете этого сделать — уходите из профессии». .

Но если ученым удавалось излечивать мышей, то в лечении людей никакого прогресса не было. Эксперименты проваливались один за другим. Во многих лабораториях ученые, использовавшие такие же подходы, отказались от дальнейших исследований, убедившись, что либо неверны гипотезы, либо недостаточно совершенна лабораторная техника. А порой исследователи просто теряли терпение и брались за более простые задачи.

Эвери не сдался. Кое-какие разрозненные данные подсказывали, что он все же на верном пути. Он упорно повторял одни и те же эксперименты, стараясь извлекать уроки из каждой неудачи. Эвери и Доше вырастили сотни культур пневмококков, меняли и штаммы, дотошно изучив их метаболизм, и состав питательных сред. (Вскоре Эвери стал одним из лучших в мире специалистов в лабораторном деле, разобравшись, на каких средах лучше всего растут те или иные штаммы бактерий.) Его основательная подготовка в химии и иммунологии начала приносить свои плоды, и любые новые данные они с Доше использовали как клинья, при помощи которых пытались расколоть тайну. Они совершенствовали технику работы и мало-помалу опередили всех, кто занимался проблемой пневмококков.

В конечном счете Эвери и Доше (и не только они) выделили самые распространенные штаммы пневмококка, которые они назвали просто «тип I», «тип II» и «тип III». Все прочие пневмококки были отнесены к типу IV — это стало собирательным названием десятков других штаммов (всего их было выделено 90), которые, однако, встречались значительно реже. Первые три типа представляли собой более специфическую мишень для антисыворотки, которую приготовили ученые. Подвергая различные культуры пневмококков воздействию сыворотки, они обнаружили, что антитела сыворотки связывались только с пневмококками определенных культур, но не связывались с другими. Результат связывания был виден в пробирках невооруженным глазом; бактерии и антитела слипались, образуя крупные конгломераты. Этот процесс был назван «агглютинацией», и он стал основой теста на специфичность.

Но многие процессы, работавшие in vitro , в крошечной вселенной пробирки, не работали in vivo , в бесконечно сложных условиях жизни. Эвери и Доше, вернувшись к опытам на кроликах и мышах, испытывали вирулентность разных штаммов и летальность при инфицировании животных каждым из них, а заодно — уровень выработки антител и их способность связывать пневмококки разных штаммов. Ученые вводили животным огромные дозы убитых бактерий в надежде получить мощный иммунный ответ, а затем — сыворотку. Потом они пытались смешивать небольшие дозы живых бактерий с большими дозами убитых бактерий. Потом — вводить только живые бактерии. Наконец, им удалось добиться явного клинического эффекта у мышей.

В то же время Эвери старался углубить свои знания о бактериях. Ему это удалось — и настолько хорошо, что в итоге он заставил ученых изменить взгляды на иммунную систему…

Одна из главных загадок пневмококков заключалась в том, что одни из них были вирулентны и смертоносны, а другие — нет. Эвери казалось, что ключ к разгадке уже у него в руках. Они с Доше сосредоточились на том факте, что некоторые пневмококки — но только некоторые — окружены полисахаридной капсулой (как мягкое содержимое драже M&M's окружено твердой глазурью). В первой статье Эвери о пневмококках, опубликованной в 1917 г., речь шла об этих «специфических растворимых субстанциях». Этой темой Эвери занимался более четверти века. Пытаясь разгадать загадку, он начал называть пневмококк, эту смертоносную бактерию, почти ласковым прозвищем «микроб в сахаре». Это упорство было вознаграждено новаторскими открытиями и более глубоким пониманием самих основ жизни.

Тем временем, когда весь остальной западный мир уже был охвачен войной, Коул, Эвери, Доше и их коллеги были готовы испытать свою иммунную сыворотку на людях.