Наталья Пушкарева - Женщины Древней Руси

В день свадьбы в «среднюю» палату первой входила невеста. Перед ней несли каравай с деньгами — к сытой и богатой жизни будущей семьи. Примечательно, что такое пожелание относилось именно к ней: в невесте видели, возможно, будущую распорядительницу домашним бюджетом. Перед венчанием жениху и невесте «голову чесали»; обычай этот сохранился в обряде с дохристианских времен, но дошел до нас лишь в описании рукописи XVII в.: «Да у жениха и невесты… гребнем голову чешут; да иные вражьи есть затеи…» Как видим, обряд «чесания» к XVII в. превратился уже во «вражью затею» и даже «бесовское действо», однако в рассматриваемое нами время он был широко распространен, ибо предшествовал надеванию кики и повойника с фатой — отличительных головных уборов замужних женщин на Руси [194] РСЗ. С. 26; Жекулина В. И. Исторические изменения в свадебном обряде и в поэзии // Обряды и обрядовый фольклор. М., 1982. С. 237–253; Сб. РИО. Т. 35. С. 185–186; Буслаев Ф. И . Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Т. I. СПб., 1861. С. 46; ПРП. Вып. II. Договор 1189–1199 гг. Ст. 8. С. 126. В. И. Даль учел термин, существовавший издавна для замужних женщин, не носивших головного убора: «гребенщица — укорно: покинувшая русскую одежду, заменившая платок гребенкой» ( Даль В. И. Толковый словарь… Т. I. M., 1955. С. 393). .

Перед поездкой к венцу невесту осыпали хмелем — «к веселью» [195] Сб. РИО. Т. 35. С. 186. Объяснение обрядового эпизода см.: Жекулина В. И. Указ. соч. С. 242. , вносили ритуальные предметы: шубы (к богатству), незашитые соломенные тюфяки и даже просто снопы (к легким родам) и т. п. Желанием сохранить любовь мужа объясняется существование обычая «баенной воды». Еще в XII в. черноризец Кирик спрашивал у новгородского епископа Нифонта разрешения налагать недельную епитимью на тех невест, которые устраивали перед венцом ритуальную баню, «мыльню», а воду после нее давали пить будущим мужьям, чтобы те их любили. Обрядовые действия, связанные с «мыльней», упоминаются и в свадебных записях XV в. [196] РСЗ. С. 34; Буслаев Ф. И. Указ. соч. С. 47; Жекулина В. И . Указ. соч. С. 242–243; РИБ. Т. VI. С. 41; Сб. РИО. Т. 35. С. 187; ДРВ. С. 11–12.

Среди свадебных и венчальных ритуалов XIV–XV вв существовал обычай «вскрывания» невесты, определения ее «почестности» — едва ли не единственный, унижающий женщину, в системе свадебных обрядов, бытовавших в то время [197] По предположению В. Н. Татищева, на Руси X–XV вв отсутствовало jus primae noctis , этот пережиток группового брака был, по его мнению, заменен денежной компенсацией еще княиней Ольгой, которая ввела куничный сбор в пользу князя («а уложила брать с жениха по черне куне»), освобождавший жениха от обязанности отдавать невесту князю (см. Татищев В. Н. История Российская, Т. II. М.—Л., 1963. С 48–49). . «Действо» это не было частью народного обычая, являясь следствием распространения церковного венчального брака и связанного с ним требования сохранения невестой целомудренности до него: «…не причащайте, женивши, а девицам потому же, которая замужь пошла нечиста…» [198] Сб. РИО. Т. 35. С. 187–188; ДРВ. С. 12; Буслаев Ф. И . Указ. соч. С. 46–47; РИБ. Т. VI. Ст. 134. С. 924.

Что касается других обрядовых действий, отразивших социальный статус и права древнерусских женщин, то их толкование может быть различным. Например, широко известен в этнографической науке обрядовый эпизод разувания женой мужа, упомянутый еще Нестором (полоцкая княжна Рогнеда отказывается «розути робичича»). В летописях более позднего времени и в актовом материале других свидетельств бытования этою обряда нет, что позволило некоторым исследователям увидеть его отмирание [199] См.: Козаченко А. И. К истории великорусского свадебного обряда // СЭ. 1957. № 1. С. 69–70. . Между тем в сказаниях иностранцев, посетивши. х Россию в XVI–XVII вв, есть эпизод разувания, правда в форме обрядовой игры за будущее место жены в семье и за ее права: «Молодой кладет в один из своих сапог деньги, золотые и серебряные… Молодая должна снять один сапог по своему усмотрению. Если ей удается снять тот сапог, в котором деньги, она не только получает их, но и впредь с того дня не обязана снимать с мужа сапоги…» Аналогичный смысл имело и обрядовое разбивание кубка, упомянутое в свадебной записи XV в. Если прежде велось «бить скляницы» только на счастье, то в середине XV в тот же эпизод обряда, выраженный в игровой форме, имел уже иной смысл — борьбы за приоритет в семье: «кто из них (жених или невеста, — Н. П.) первый наступит, того и победа, и тот всегда будет господином» [200] Описание России неизвестного англичанина, служившего зиму 1557 / 58 г. при царском дворе // ЧОИДР. 1884. Окт. С. 27–27; Сб. РИО. Т. 35. С. 186; Олеарий А . Подробное описание Голштинского посольства в Московию и Персию. М., 1870. С. 207–208; Котошихин Г . О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1859. Гл. I. . Даже такие подарки жениха невесте, как иголки (казалось бы, символ домашней работы) или плеть, могли выражать в X–XV вв. прежнее обрядовое значение, а не только патриархальную власть мужчины в доме, которая к XVI в. была действительно законодательно закреплена и освящена церковью. В условиях долгого бытованя дохристианских ритуалов, борьба с которыми отнюдь не авершается и в XVI в., указанным предметам в XV в. мог придаваться старый, магический смысл, не сводимый к унижению и подчиненности женщины [201] Известный этнограф XIX в. Н. И. Сумцов так описывал значение иголки и плети в свадебных обрядах: «Плеть… Значение этого обряда сходно с римским. В Риме многие женщины охотно подвергались ударам, думая, что они дают чарочадородие. Ударам приписывается благотворная сила… Иголка составляет последний предмет в свадебном ритуале и служит исключительно средством, предохраняющим от колдовства…» ( Сумцов Н. И . Указ. соч. С. 94). . С распространением и утверждением в XVI–XVII вв. церковного учения о патриархальном владычестве в семье, зафиксированном «Домостроем», происходило своеобразное слияние традиционной предметной символики в старых обрядах с новыми и возникающими обрядами. Взятые в целом, они отражали противоречивые изменения в социальном и семейном положении древнерусских женщин.

Древнерусское бракоразводное право также возникло вместе с принятием христианства и распространением венчального брака, и, хотя светские власти неоднократно вмешивались в эту сферу деятельности церкви («звлаща (особенно. — Н. П.) в справе разводув мальженьских»), именно церковь являлась монопольным регулятором его развития [202] АЗР. Т. I. № 42; ПРП. Вып. II. С. 39; Вып. I. УЯ. Ст. 3, 7, 14. . В отличие от византийского законодательства в русском юридическом быте были иные поводы к признанию брака недействительным [203] РИБ. Т. VI (2). Ст. 81 (недействительный брак попа или дьякона с невестой, утратившей девство). См.: Эклога. Титул 2. Ст. 1–3. , а основанием к его прекращению считалась лишь смерть одного из супругов. Церковники принимали развод лишь как уступку человеческой слабости, и вся церковная литература была буквально пронизана идеей о божественности происхождения, а потому нерасторжимости брака («не мозите жен у мужей отимати, яко тем же законом совъкупишася и на том же судищи стати имуть…») [204] Требник XV–XVI вв. // РО БАН, Усп. 59, л. 138; Пролог XIV–XV вв. // ЦГАДА, ф. 381, № 171, л. 246; Лествица Иоанна Лествичника (XIII в.) // ЦГАДА, ф. 381, №. 452/920, л. 2 об. . Тем не менее уже в эпоху Устава князя Ярослава Владимировича русская церковная практика располагала широким перечнем поводов к разводу.