Андрей Гладышев - 1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов

31 января между 10 и 11 утра отряд Хардегга оставил город. Весь день его части концентрировались вокруг Шаурса [571]. Но это не значит, что тоннерцы больше не видели казаков.

После появления в Тоннере казаков 26 января союзники не покидали город в течение двух с небольшим недель. Делагюпьер в записи от 1 февраля подводит своеобразный итог первому знакомству тоннерцев с интервентами, приводя несколько пикантных подробностей, касающихся отношения казаков к женскому полу. У дома мэра Клода Базиля (Bazile) был выставлен казачий пост охраны, но охранник делал не лучше, а хуже: он наговорил мадам Базиль много комплиментов относительно ее вьющихся локонов, при этом «возлагая руки на ее фигуру» [572]. Другие казаки, человек 20, направленные на постой к пожилой мадам Лепранс (Leprince), заверив хозяйку, что ей нечего их бояться, запросили у нее еды, много вина и водки. Повеселев от выпитого, сначала стали отпускать комплименты в ее адрес, затем начали дразнить, заявляя, что приведут сейчас в ее дом своих лошадей и т. п. У жены супрефекта мадам Лижере (Ligeret) украли портьеры. Та же участь постигла шторы и покрывала мадам Дуссо (Doussot).

Были и другие мелкие неприятности. Казаки пытались завести в церковь своих лошадей (просто как французы в России!), но последних все же выдворили на улицу. Господин Жило (Gillot) сам виноват: накануне он принес казакам вина и водки, пил с ними, называл их друзьями, а наутро они стали чинить ему всяческие неприятности, и смягчить их удалось опять-таки только с помощью доброго вина. Одному старику для лучшего уяснения просьбы достался тычок кулаком, другому в дом завели лошадей, а на возражения ответили пинком под зад [573].

После ухода из города дивизии Хардегга вечером 31 января в Тоннер прибыла новая партия союзников от 700 до 800 чел. К 3 утра 1 февраля они ушли, но, как вскоре выяснилось, союзники ненадолго оставили Тоннер, постельное белье постояльцев можно было и не менять. Добровольцы, отправившиеся на разведку в соседние коммуны, доложили, что противник отступает и вновь движется на Тоннер. Эта новость повергла горожан в уныние (аналогичную реакцию подобная же новость вызвала в Лангре и других городах): от отступающего противника не без оснований ждали больших бед и притеснений.

К 6 вечера 1 февраля те части, которые проходили здесь накануне вечером и в этот день утром, вернулись: около 900 чел. Объявлено было, что на постой встанут в те же дома, где ночевали до этого, а наутро раздадут соответствующие «постойные билеты». Именно в этот вечер произошел самый печальный инцидент: два казака изнасиловали супругу певчего местной церкви, пока он распевал свои псалмы [574]. Ф. Руйе в этой связи прокомментировал: до этого казаки не переступали привычных для поведения победителей границ [575]. А сам Делагюпьер довольно бесстрастно констатирует: «Много девушек было оказачено (cosaquees): половина добровольно, половина силой. Представляется, что через девять месяцев мы будем иметь маленьких казачков» [576]. В своих записях автор дневника еще несколько раз мельком затронет тему взаимоотношения полов в условиях интервенции, но больше его волновала тема реквизиций…

Делагюпьер отмечает, что 2 февраля после оглашения декларации о миролюбивых намерениях союзников в Тоннер прибыл в сопровождении трех драгун русский полковник — «адъютант Александра I», который рассказал последние новости о сражении при Бриенне и стычках при Керизье и Вильнёв-Ляршевеке [577]. В полдень часть гарнизона отправилась на Шаурс: в городе места всем не хватало, на постой ставили по 20 и даже 30 человек, а некоторые спали прямо на улице. Но главной новостью дня было оглашение приказа о реквизициях. В этой связи Делагюпьер упомянул, что в доме у мадам Шамблен союзники устроили свою штаб-квартиру, и ей пришлось сильно потратиться на дрова и уголь, не говоря уже о питании постояльцев: у нее столовалось 25 офицеров и 45 солдат, а аппетиты у этих господ были «чрезмерны» [578].

Ф. Руйе не преминул дать здесь комментарий и пустился в не всегда логически связанные рассуждения о «прожорливости» союзников. Хотя очевидно, что у Делагюпьера речь идет о штаб-квартире австрийской дивизии, Ф. Руйе не к месту притягивает «казаков»: «Это правда, казаки — большие едоки». И тут же приводит документ, датированный 27 апреля 1814 г., т. е. составленный почти через 3 месяца после описываемых автором дневника событий. Речь в документе за подписью полковника графа де Ла Липпа идет о рационе солдат, расквартированных в Тоннере. Рацион же был таков: полвосьмого утра — суп, полбутылки вина и кусок хлеба; на обед в полдень — мясной суп, ливр мяса, овощи, бутылка вина; на ужин в 7 вечера — суп, лепешка и полбутылки вина. При чем тут «казаки-едоки» да и в целом «прожорливость» союзников — остается загадкой. Вместо разъяснения Ф. Руйе сообщает, что в соответствии с приказом графа де Ла Липпа те жители, которые не обеспечат вышеназванным провиантом своих постояльцев, будут подвергнуты экзекуции [579].

Делагюпьер 5 февраля уже выказывает некоторое беспокойство: разнообразные реквизиции продолжаются: «…если противник задержится у нас на месяц, то у нас ничего не останется». Вот один из австрийских генералов, отправляясь на Шаурс, попросил мэрию предоставить ему в качестве подарка кварту хорошего вина. Вино было послано вслед за ним, но это было вино урожая 1812 г.: французы не хотели слишком баловать австрийских генералов [580].

Вообще картина оккупированного Тоннера у Делагюпьера красочнее, чем у его публикатора и комментатора Ф. Руйе. Делагюпьер представляет разнообразную палитру эмоций: здесь и испуг горожан в связи с известиями о возвращении войск союзников, и почти ирония над самыми «хладнокровными», которые при приближении противника все же предпочли провести ночь в холодном лесу, и сожаления автора относительно низких моральных качеств его соседей.

К вечеру 4 февраля прибыл эскорт казаков, конвоировавший плененных в Осерре конскриптов, а в Осоне — испанских ветеранов. С ними шли также четверо пленных национальных гвардейцев во главе со своим капитаном. Но во время предыдущей ночевки в Сен-Флорентене этот капитан отправился ночевать к своему двоюродному брату, а наутро скрылся: брату пришлось отправляться в Тоннер в качестве пленного [581]. Делагюпьер сетует, что кто-то «не услышал», как обижали по соседству девушку, кто-то проигнорировал, как от 18 до 20 казаков пытались взломать двери дома сбежавшего сборщика налогов, а кто-то, как дочь мирового судьи мадмуазель Марье, занялся спекуляциями овсом [582].

Кто-то судачит об убитых и раненых в результате стычки в лесу у Шаурса, кто-то обсуждает слухи о конгрессе в Шатийон-сюр- Сене [583]. Оккупированный город оказался в информационной изоляции и питался слухами то о победе Наполеона, то о победе союзников. Делагюпьер вздыхает: кто-то говорит, что французы одерживают верх, австрийцы же говорят, что у них все идет хорошо. Те рассказы, которые утром казались правдой, вечером оказывались выдумкой [584]. Связи с Осерром не было, заняты соседние Шабли и (с первых дней февраля) Жуани. Со стороны Труа 2, 4, 7 и 8 февраля слышалась канонада, что весьма тревожило горожан. Вот дошла молва, что несколько дней назад, когда в коммуну Эрви вступал отряд союзников «во главе с молодым, лет 30–35, хорошо сложенным офицером», неизвестные в сердцах кинули в них несколько камней; в ответ было приказано арестовать и наказать мэра [585].