Андрей Гладышев - 1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов

Иногда можно встретить указание, что уже 14 февраля казаки стояли бивуаком в Фонтенбло [628]. Эту дату «оккупации» Фонтебло называл еще известный местный краевед Е. Туасон. Беспокойство М.Ф.О. Каффарелли было вполне обоснованным: «…когда груженые ценностями экипажи еще были только на пути из Фонтенбло в Париж, казаки уже разбили свой бивуак под Обелиском во дворе дворца Фонтенбло. Это было 14 февраля» [629].

Туасон тем самым поправляет Жана-Батиста-Алексиса Дюрана, который писал, что противник в Фонтенбло появился 16 февраля, и это были казаки. По Дюрану, поначалу беллифонтены (как называли сами себя жители Фонтенбло), успокоенные присутствием небольшого гарнизона и надеявшиеся на укрепленные редуты, ожидали исхода событий, не слишком падая духом. Но когда наступило утро 16 февраля и они не увидели на улице ни одного французского солдата и когда они узнали, что войска отступили на Эссон, а казаки разбили лагерь совсем неподалеку, тогда «в городе воцарилась печальная тишина, иллюзии рассеялись, и образ жестокой разрухи вызвал в душах разнообразные ужасные эмоции!» [630]

Мэр города Луи Виктор Дюбуа д’Арневилль [631]— человек, по свидетельству Дюрана, «любимый и уважаемый, как он того и заслуживал» [632], - не оставил в отличие от других функционеров свой пост, а остался в мэрии, чтобы выполнить свой долг. Так как ему сообщили о появлении только тридцати всадников, он подумал, что путем некоторых жертв можно было бы удержать их на расстоянии от города. Он послал переводчика, снабженного инструкциями, чтобы договориться с противником. Дюран, комментируя этот шаг мэра, характеризует его как весьма разумный: газеты поражали воображение читателей историями унижений, чинимых этими свирепыми воинами и, чтобы подобные ужасы не случились в Фонтенбло, казаков надо было постараться удержать на расстоянии от города [633]. Но желания мэра не совпали с желанием казаков. Ранним утром 16 февраля казаки все же вошли в Фонтенбло.

В город вошла, как пугал читателей А. Дюран, толпа мародеров; они, казалось, принадлежат скорее к банде Картуша, чем одному из первых государей Европы! [634]Тридцать всадников расположились перед ратушей, один из них отправился на переговоры с мэром, остальные остались на улице.

Эта первая встреча с невиданным «Чужим», которым так пугали газеты, видимо, оставила свой след в душах беллифонтенов, следы их воспоминаний хранит нарратив Дюрана: «Уродливые, карикатурные всадники в остроконечных шапках и с длинными бородами, вооруженные пиками и пистолетами восседали на невысоких лошадках с длинными гривами, живых и резвых, несмотря на достаточно плохой внешний вид и сбрую, которая бы вся вместе не стоила и франка!» [635]«Эти господа даже пытались отпускать любезности и с медвежьей грацией привлечь внимание молодых девушек, но тщетно! Их взгляды были способны вызвать разве что колики в животе». Из-за столь скверной галантности казаки вскоре оказались в компании лишь одних мужчин, да и те, удовлетворив любопытство, разошлись [636].

Тут же, несколько противореча вышесказанному, Дюран пишет, что это «внезапное появление кучки иностранцев» глубоко огорчило души старых солдат, которых возраст или раны задержали в Фонтенбло. Они возмущались тем, что город был сдан столь малочисленному отряду. Слова «трусость», «предательство», «месть» то и дело слетали с их губ и, конечно, это все могло плохо кончиться! Дело в том, что в Фонтенбло жило много сторонников империи, отставных солдат. И эти усачи грозно хмурили лоб, как пишет Дюран, «в присутствии калмыков, которых они так часто побеждали, а теперь должны были молча терпеть». Пытаясь успокоить начинавшую волноваться толпу, собравшимся объявили, что в город вот-вот должны войти шесть тысяч австрийцев и баденцев! [637]

Дюран пишет, что подоспевшие союзники (видимо, части посланные Хардеггом) также постарались успокоить разоряющиеся страсти: через комиссара полиции, которому ассистировал один баденский офицер, была оглашена прокламация. В этом документе говорилось, в частности, что всякий, будь то француз, кто оскорбит чем-нибудь солдата армии союзников, или, наоборот, солдат союзников, который оскорбит местного жителя, получит двадцать ударов плетьми [638]. Публика восприняла это невероятное заявление как клоунаду и встретила его раскатами смеха: бедный комиссар был смущен; разъяренный баденский офицер вырвал из его рук бумагу и, не утруждая себя чтением, сердито повторил все наизусть, но немецкий акцент оратора сделал эту сцену еще более похожей на фарс. Не желая, чтобы публика и дальше насмехалась над прокламацией, комиссар и офицер вернулись в мэрию [639].

О беспорядках в самом городе, несмотря на то что Дюран величал казаков «толпой мародеров», ничего конкретного не сообщается. Как писала Journal de l’Empire, в городе произведены реквизиции драпа, которые мэр сначала отказался производить, но под угрозой грабежа все-таки постарался обеспечить поставку затребованного. Офицеры посетили дворец Фонтенбло и попросили предоставить им из библиотеки подробную карту окрестностей Парижа [640]. Дюран же писал, что на город наложена огромная контрибуция: крупный рогатый скот, фураж, хлеб, вино, водка, ткани и более 100 000 франков! [641]Сам город в одиночку такую контрибуцию обеспечить не мог, и поэтому якобы грабежи были неизбежны (Дюран умалчивает, что обычно в таких случаях мэры прибегали к помощи близлежащих коммун; он вообще оговаривается, что «опускает детали оккупации города»). 16 февраля мэр, «рискуя своей жизнью», отважился на решительный шаг. Находясь среди врагов, он нашел возможность написать письмо, в котором описал плачевную ситуацию в городе, а его храбрый помощник Лармина (Larminat) лично отправился с этим письмом в штаб-квартиру Наполеона. Император ответил так: «Терпение и мужество, в семь утра вы будете освобождены!» [642]

16 февраля, когда Платов еще штурмовал Немур, Хардегг на несколько часов отправился в Фонтенбло, чтобы «осмотреть императорский дворец» [643]. Дворец, в котором еще оставалось что пограбить, был взят австрийцами под охрану. Тем более что сюда ожидался приезд союзных суверенов [644].

Наполеон с удовлетворением напишет брату Жозефу от 19 февраля: «Австрийцы защитили мой дворец в Фонтенбло от грабежа казаков» [645]. Дюран цитирует отрывок из письма Наполеона императрице, в котором император отмечал, что дворец Фонтенбло был «сохранен»: бывший в городе генерал Хардегг разместил во дворце часовых, чтобы защитить дворец от эксцессов казаков, которым, однако, удалось «украсть портьеры и стащить попоны в конюшнях». Народ, добавлял Наполеон, сильно жалуется на этих «татар, которые бесчестят суверена, которому служат и армии, которые их защищают» [646]. Journal de l'Empire также будет сетовать, что, несмотря на охрану, что была выставлена для защиты дворца, казаки пробрались внутрь, поломали мебель и украли попоны [647]. Более тяжкие хищения предотвратили австрийские караульные, но вот опять-таки попоны…