Кирилл Вертяев - Курдский национализм. История и современность

Как известно, новый республиканский парламент Турции не принял условия Севрского договора. В ответ был выдвинут «Национальный обет» Турции, который весьма произвольно, основываясь на позициях, удерживаемых в то время османскими войсками, очерчивал границы нового государства, в состав которого совместно с турецкими территориями включались и территории компактного проживания курдов, включая Мосульский вилайет, оккупированный англичанами. Часть курдов Восточной Анатолии испытывали симпатии к освободительному и антиимпериалистическому движению Мустафы Кемаля. Выдвинутая им идея общемусульманского единства перед лицом агрессии сил империализма находила отклик и в той части Курдистана, которая была оккупирована англичанами и французами. Переговоры о судьбе Мосульского вилайета между кемалистской Турцией и Англией имели трудный характер и большей частью велись неофициально. Об этом, к примеру, упоминается в архивах советского посла Розенберга, который ссылаясь на встречу советского дипломата Шахановского, приводил слова депутата турецкого Меджлиса Юсуфа Зии о том, что «между Турцией и Англией вокруг Мосула идет торг. Англия настаивает на том, что если Турция признает автономия всего Курдистана, то Англия оставит Мосул. Однако Турция опасается этого, поскольку это в перспективе может привести к отторжению всего Курдистана» [284].

Сразу после создания турецкой республики отношения между этническими курдами и этническими турками приобрели драматический характер. При этом режим Мустафы Кемаля декларировал, что будущее государство будет «братским союзом турок и курдов» — то есть, выражаясь современным языком нацией конгломеративного типа [285]. Так, в проекте турецкой конституции 1921 года подразумевалась курдская автономия. В статье 11 этой конституции она определялась, как «культурная автономия» и означала независимость провинциальных школ, системы здравоохранения, экономики и сельского хозяйства, общественных работ, и социального развития — все это, по проекту, находилось в ведении властей автономии» [286].

10 февраля 1922 года Анкарским правительством сторонников Мустафы Кемаля было принято решение о создании курдской автономии с указанием гарантий существования автономного курдского региона в составе Турецкой республики с очень широкими правами местного курдского меджлиса [287]. При этом Мустафой Кемалем делался акцент на турецко-курдском братстве и единстве. Его сподвижник Исмет Иненю заявил по поводу притязаний Турции на Мосульский вилайет. «Турция принадлежит двум народам: туркам и курдам, которые равны перед правительством и пользуются одинаковыми национальными правами» [288]. Мустафа Кемаль в своем интервью 16 марта 1923 г. подтвердил возможность создания курдской автономии в новом государстве.

Военные успехи Мустафы Кемаля позволили заставить западные державы пересмотреть свои позиции в отношении устройства нового государства. Касалось это и курдского вопроса. Внешний эффект был таков, что турки и лояльные кемалистам курды демонстрировали свое единство перед лицом активной военной агрессии извне. При этом в начале двадцатых годов традиционное сознание курдов все еще находилось в рамках религиозного разделения «Дар-уль-Ислам» и «Дар уль-Харб»: мир ислама и мир агрессии извне, а собственно национальная идея не овладела всеми массами курдов. Кроме того, в курдской среде по-прежнему сильную, если не решающую роль играли шейхи — духовные наставники действовавших в Курдистане религиозно-мистических учений (тарикатов), которых связывали патронажно-клиентские отношения с политическими силами в этом регионе.

На другом конце политически активных курдских элит находились члены всевозможных националистических кружков, представители знатных курдских фамилий, которые проживали в Стамбуле. Крупнейшее курдское объединение того времени — Общество возрождения Курдистана состояло из интеллигенции, ряда крупных госслужащих, а также потомков влиятельных шейхов и эмиров, таких, как Абдулкадир и семейство Бедирханов. Однако, как отмечает в своей работе курдский исследователь Наджи Кутлай, связи с простым курдским народом, проживавшим в Восточной Анатолии, у этой организации практически не было. Будущее Курдистана они связывали с решениями крупных западных держав — Англии, Франции, США, и всячески искали у них поддержки [289]. Они мало представляли себе интересы простого народа и у них практически отсутствовала связь с местными курдскими элитами и шейхами [290]. Интересы этой организации лежали не в фарватере интересов курдов, а, скорее, ориентировались на интересы стран Антанты. Интересные сведения о характере турецко-курдских отношений времен освободительной борьбы Мустафы Кемаля можно почерпнуть из переписки советского дипломата Розенберга, который описывал Курдистан в начале 20-х годов, характеризуя его состоянием «вакуума власти»: «Кемалисты на словах обещали курдам автономию, однако категорически противились этому, будучи убежденными, что автономия — это прямой путь к независимости Курдистана. Обещание автономии было сделано для того, чтобы не побудить курдов к вооруженному выступлению, которое открыло бы второй фронт против турок… Однако сложно предположить, как члены Общества возрождения Курдистана представляют себе значение Курдистана в глазах правящих кругов Англии, Франции и Турции. Отмена Халифата и приход к власти кемалистов заставляет руководителей общества снова переиграть свои карты. В 1920–1922 гг. курды стали заложниками политических игр в основном двух государств: Англии и Османской империи. каждая из сторон хотела использовать курдов в своих целях» [291] .

Общество возрождения Курдистана не имело прямых контактов с местными курдами, влияние на которых больше оказывали кемалисты, и это виделось Розенбергу одной из основных причин, почему курды не смогли на основе Севрского договора реализовать свое право на самоопределение. Если бы курды мобилизовались и открыли второй фронт против Турции при поддержке Англии, то они смогли бы мобилизоваться и получить независимость. Однако курды продолжали и в этом вопросе хранить молчание, либо поддерживать движение Мустафы Кемаля. Это касалось и Южного Курдистана: часть крупных вождей были приглашены в новый турецкий парламент.

Процесс национальной консолидации у курдов в этот период находился в зачаточном состоянии. Проживавшая в Стамбуле курдская интеллигенция, учившаяся турецкому языку, была глубоко инкорпорирована в государственную бюрократическую структуру Турции. Они существенно отличались от традиционных элит, вождей и шейхов, проживавших в местах компактного расселения курдов. Например, многие из традиционных элит до сих пор продолжали себя считать руководителями нерегулярных конных полков хамидийе, созданных еще при Абдулхамиде. Отсутствие единства по вопросу о курдском самоопределении явилось основной причиной, по которой курдские элиты не смогли в начале 20-х годов прошлого столетия реализовать это право. Как отмечает Наджи Кутлай, основные ожидания курдских элит в Стамбуле были связаны с позицией Англии, занявшей Южный Курдистан и Мосульский вилайет, и Турцией, а также с тем, как эти страны видят проблему самоопределения курдов. Однако они не учитывали, что Англия и Турция в своей внешнеполитической борьбе использовали курдский фактор, как разменную монету и весомый козырь. Элиты Северного Курдистана высказывали поддержку новому кемалистскому режиму в Турции, в то время как вожди Южного Курдистана, также склоняясь к политическому сотрудничеству с режимом Мустафы Кемаля, не видели ощутимой поддержки с его стороны и это не способствовало их сближению с Турцией [292].