Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Но в начале этой эпохи стоит еще одно важнейшее воздействие, сыгравшее роль «спускового крючка», — это вторжение с севера (Ютландия, острова Балтики, Южная Швеция) небольших, но чрезвычайно «пассионарных» групп германцев (о чем я говорил и писал еще в 1965 г. — Мачинский 1965б; Щукин 1993: 89). Отмечу, что этот импульс северо-запада (из Ютландии, Южной Швеции, Борнхольма) трактуется как в работе А. Невенгловского (Niewęglowski 1981), так и в образцовом обобщающем труде Т. Домбровской (Dąbrowska 1989) с некоторой, понятной, на мой взгляд, несколько преувеличенной осторожностью. Т. Домбровская говорит преимущественно о концепции «przemieszczania» (перемещения) или даже «przemarszu» (прохода) германцев через территорию Польши, который она связывает с движением бастарнов и скифов от Балтийского до Черного моря, хотя и отмечает, что «влияние с северо-запада опережало возникновение пшеворской культуры» (Dąbrowska 1988: 226–227, 318–319). Однако этот импульс северо-запада сопровождался не только и не столько «проходом» новых групп германцев, но и оседанием части их на землях Польши после победы над кельтами Силезии (сопровождавшейся заимствованием ряда элементов их культуры) и вытеснением на восток части носителей поморской культуры.

Это переселение на и через территорию Польши (археологически первично отразившееся, вероятно, в распространении из Ютландии на юго-восток Kronenhalsringe) находит подтверждение и при сопоставлении данных разных письменных источников. Так, Плиний Старший в том фрагменте его сочинения, где описаны Балтика и ее побережья на основании источников III–II вв. до н. э., помещает в «Скатинавии» народ хиллевионов, живущий в 100 округах (Plin. NH IV, 96; Мачинский, Тиханова 1976; Мачинский, Кулешов 2004; Мачинский 2009). Более поздние источники I–VI вв. н. э. не знают на Скандинавском полуострове никаких хиллевионов, хотя перечисляют более десятка населяющих его племен. Зато у Тацита при описании большого народа лугиев названо (помещаемое где-то в Повисленье) племя хельвеконов, которые на карте Кл. Птолемея названы эловайонами, в соответствии с чем издатели «Германии» Тацита обычно исправляют этноним «хельвеконы» на «хельвеоны». Лингвистическое тождество хиллевионов и хельвеонов-эловайонов несомненно и отражает факт переселения целого племени на юг в пределах II–I вв. до н. э. Поразительно, что этот миграционно-военный импульс, исходящий из Ютландии и Южной Скандинавии, повторился в виде миграции кимвров и тевтонов на юг в последней четверти II в. до н. э., а еще через сто лет (рубеж эр) в виде миграции готов и гепидов из Южной Швеции [166]. Это впечатляющее явление должно стать предметом глубокого исследования, опирающегося на доверие к эпической традиции германцев.

Итак, широкое расселение бастарнов в Европейской Скифии (Сарматии) начиная с конца III в. до н. э. является первым вторжением сюда германской этнокультурно-языковой стихии, включившей эту территорию в систему «латенизированных культур». Степень и характер воздействия этих процессов на судьбу и культуру славян-венетов, балтов и иных этносов изучен очень слабо.

Конец классической зарубинецкой культуры около 40–70 гг. н. э. в результате вторжения с юга сармато-аланских группировок, а с севера словен-венетов (культура поздней штрихованной керамики) и балтов является и концом существования этноса бастарнов в прежнем качестве и в Полесье, и на Среднем и Верхнем Днепре. Только в Верхнем Поднестровье, на Волыни, в верховьях Западного Буга и, возможно, на Южном Буге (Рахны) бастарны-певкины сохраняют свое имя и язык, как об этом свидетельствуют Тацит и Певтингерова таблица, но полностью утрачивают свою «пассионарность». Группа бастарнов, носителей зарубинецкой культуры Полесья, отступившая на запад и северо-запад (Хрыневичи Вельки, Радость), сближается с германцами, носителями пшеворской культуры, при наличии воздействия со стороны словен культуры поздней штрихованной керамики. Памятники типа Курадово, возникающие в Центральном Полесье в последней трети I–II вв. н. э., представляют в культурном отношении смесь наследия зарубинецкой культуры Полесья и элементов культуры поздней штрихованной керамики и принадлежат, с наибольшей вероятностью, группе словен-венетов, двигающихся на юг и трансформирующих свою культуру за счет вбирания местных элементов. Очень важным показателем, учитывая приведенное выше свидетельство Плиния, является прекращение захоронений на крупных зарубинецких могильниках в Полесье, на Среднем и Верхнем Днепре. Это крах этноса, уже не владеющего той землей, в которой погребались их предки.

В отношении различных культурных групп, возникающих на месте зарубинецкой культуры (в том числе памятников типа Лютеж и типа Грини-Вовки), совершенно неприемлемо именование их «постзарубинецкими» или «поздними зарубинецкими». За этой тенденцией стоит тайное и все более явное желание путем методически порочного применения ретроспективного метода и на базе плохого знания письменных источников вновь трактовать ядро носителей классической зарубинецкой культуры как славян (Мачинский, Кулешов 2004; Щукин 2009: 546–551). Если логически развивать подобную терминологию, то всю зарубинецко-поенештскую общность и зарубинецкую культуру надо назвать «постясторфско-поморской культурой» и заподозрить носителей Jastorf-Kultur в скрытом славянстве.

Катастрофа, постигшая зарубинецкую культуру, особенно заметна в Среднем Поднепровье и Подесенье. Здесь памятники типа Лютежа и близкие к ним отличаются от зарубинецкой культуры Среднего Днепра по трем важнейшим параметрам. Во-первых, исчезают большие могильники, да и вообще почти не улавливаются какие-либо погребения в земле (отказ от погребения в земле в знак утраты полноценного владения ею по Плинию?). Во-вторых, утрачивается базовая территория этой культуры — черноземное лесостепное днепровское правобережье южнее Стугны, на котором появляются в середине I в. н. э. сарматские погребальные памятники. При этом наблюдается распространение памятников типа Лютежа на северо-восток, вглубь лесной зоны в бассейне Десны. В-третьих, исчезает основной этнографический признак прежней культуры — «зарубинецкие» фибулы, олицетворяющие память о славном прошлом — походах за Дунай. Кроме того, расселение в Подесенье и прилегающих областях происходило не на пустующих землях: здесь явно жили, по данным письменных источников и лингвистики, какие-то группы восточных балтов, этнонимы коих отчасти известны (nervi, golth-). Какую роль они играли в создании лютежской культуры, по данным археологии не известно, потому что большинство исследователей уходят от изучения этих процессов. В любом случае это уже не зарубинецкая культура и не бастарны.