Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

В осмысление хорошо известной лингвистам балтийской языковой общности от Балтики до Оки издавна внесена терминологическая путаница: восточнобалтийскими языками называются современные литовский, латышский, латгальский, а западнобалтийскими – исчезнувшие прусский и ятвяжский, и эти термины проецируются в прошлое, вплоть до первой половины I тыс., когда возникали эти и родственные им языки. Ясность в ситуацию внесли исследования В. Мажюлиса и В. Н. Топорова, зафиксировавшие срединное положение литовского и родственных ему языков, имевших на западе (пруссы, ятвяги) и востоке (нервы, голты, голядь) периферийных, ныне исчезнувших родственников (Топоров 2006: 21–22; Мачинский 2012). Таким образом, балтийские диалекты и языки Верхнего Поднепровья до верхней Оки включительно должны вплоть до VI в. именоваться периферийными восточнобалтийскими. Другое дело, что соседство восточных балтов на юго-западе с собственно славенами, родственными им по языку, а также проникновение их на юг, в лесостепную германо-славяно-иранскую контактную зону могло приводить к известной «славизации» южных восточнобалтийских говоров. Приведу фразу В. Н. Топорова, автора концепции тома «Балтийские языки» и ключевой статьи в нем: «…Исторически сложившееся единство балтийских языков обусловлено их общим происхождением и общими или очень близкими условиями существования – в пределах двуединого (хотя и со временем смещающегося) ареала, т. е. собственно балтийского локуса и отпадающего от него и славизирующегося пространства» (Топоров 2006: 14). Поэтому надо признать, что получающее широкое распространение среди археологов именование всех памятников I–VII вв. в очерченной зоне «памятниками славянского круга» или «раннеславянскими древностями» (Гавритухин, Лопатин, Обломский 2004) является ошибочным и некорректным. В соответствии с данными лингвистики и письменных источников и из уважения к сошедшим с «арены истории» старшим родственникам их следует именовать как минимум памятниками восточного балтославянского круга. Тем более что различные балтские и балтославянские этногруппы (нерева, кривичи) сыграли заметную роль в формировании древнерусской государственности и народности.

Самой южной культурой этого восточнобалтославянского круга является пеньковская культура в лесостепном левобережье. Отдельные памятники и элементы этой культуры распространяются в лесостепи и западнее Днепра вплоть до впадающего в Дунай Прута. И только здесь, и чем ближе к нижнему Дунаю, тем с большей вероятностью, они могут соотноситься с известным из письменных источников этнополитическим объединением, носящим явно неславянское имя anti. Но дело в том, что и в междуречье Прута и Днестра, и на среднем Южном Буге, и даже на Тясьмине пеньковская культура существует в теснейшем и разнообразном симбиозе со славенской корчакско-пражской культурой (Шувалов 1998; Гавритухин 2000). И если искать в археологическом материале соответствие общему, «единому корню» склавенов и антов (Иордан), то таковым является корчакско-пражская культура. После похода аваров на антов в 602 г. их имя более никогда не упоминается в связи с какими бы то ни было событиями, и лишь по инерции титул «Антский» сохраняется в титулатуре императора Ираклия до 612 г. Не сохранилось оно и в эпической памяти восточных славян, которые знают лишь «словѣн, словѣньскъ языкъ» как единый корень всего славянства. Как же именовали себя носители «чистой» пеньковской культуры на левобережье Днепра в середине V – начале VIII в., нам пока неведомо. Их жизнь постоянно осложнялась соседством и симбиозом с агрессивными степняками – акатцирами, болгарами, хазарами.

Выдающуюся роль в истории славянства сыграло пребывание наиболее активных его группировок в Подунавье и на Балканах в VI в., в основном на северном берегу Дуная, а в VII в. и на южном, вплоть до Эгеиды (Мачинский 1976; 1981; Шувалов 1998). Отметим еще один пример трансформации славянской культуры. Те славене к северу от Дуная, которых чаще всего упоминают письменные источники под именем sclavene, sclavi и т. д., уже не были носителями «чистой» корчакско-пражской культуры, а оставили разнообразные памятники, на нижнем Дунае условно объединяемые в группу Ипотешть-Кындешть-Чурел, а на среднем Дунае – в другие группы. У этих славян наличествуют лишь отдельные элементы корчакско-пражской культуры, смешанные с элементами культуры населения Восточной Римской империи, местного романоязычного населения, соседних германцев и аваров. Поразительно, как в этом «этнокультурном состязании» северные лесные славене сумели победить, сохранив и язык, и особенности социальной организации, и особенности своей этнопсихики. В этом можно видеть последствия той культурно-языковой консолидации, энергетического и демографического «взрыва», который славене пережили еще на севере, в бассейне верхнего и среднего Немана, Припятского Полесья и Тетерева.

Дальнейшая история восточного славянства связана с постепенным движением южных и частично западных групп славен начиная со второй половины VII в. из Прикарпатья, Волыни, Подунавья и Поднестровья, а возможно, и из областей между Эльбой и Западным Бугом обратно на северо-восток в области своих первых «прародин» и далее, вплоть до Ильменя и Волхова. В этом движении много неясного. На пути южане встречали и оставшихся на месте «чистых» славян, группы родственного населения, условно – балтославян, и балтов. Но в итоге имя *slavēne, трансформировавшееся к IX в. в slověne, было донесено до Ильменя, и от Волхова до нижнего Дуная в VIII – середине IX в. возникла та близкородственная по языку и происхождению славянская и балтославянская этническая среда, внутри которой и стали кристаллизоваться первые протогосударства и «вертикальные» многофункциональные пути в направлении север – юг и обратно.

Надо отметить, что, кроме венетов в I–III вв. и славен/словен в I–VIII вв., подобную же «меридиональную» устремленность проявили и готы в III–IV вв. В 256–275 гг. они вместе с другими германскими племенами предприняли серию морских и сухопутных походов, достигая на юге Греции и Эгеиды, а в середине IV в. Херманарик начинает завоевания (скорее, вероятно, прокладывание контролируемых готами путей) на север, через земли golthescytha.

Реальной целью этих северных походов было установление контроля над «горизонтальным» путем запад – восток, проходящим через Приладожье (thiudos in aunxis) и Верхнее Поволжье (vas, merens, mordens) и далее в Прикамье, т. е. путем «меховой торговли» через земли финно-угорских племен, который, видимо, еще до готов контролировали свионы центральной Швеции с их великолепным гребным флотом (Мачинский, Кулешов 2004). Путь этот приобрел особую актуальность с рубежа IV–V вв., когда в Римской империи возникла мода на меха (Шувалов 2004), но существовал и ранее, поскольку еще Тацит отмечает спрос на «отборные» меха у «отдаленных» от империи (т. е. северо-восточных) германцев (Tac. Ger. 17), а готская эпическая традиция определенно говорит о существовании этого пути уже в середине IV в.