Александр Чудинов - История Французской революции: пути познания

Революция не была ни заговором, ни делом рук народа, считал Кошен [142] Ibid, Р. 189. . «Ядро мятежа» составлял «малый народ» — члены «обществ», массы же выступали лишь в качестве послушного и слепого орудия. Кошен полностью отрицал какую-либо стихийность в действиях народа. Все выступления, писал он, были задуманы и спровоцированы «обществами» [143] Ibid. Р. 176–180. .

Возникает вопрос: каким образом сравнительно небольшому числу (по словам Кошена) членов революционных клубов удавалось в решающие моменты революции побуждать якобы незаинтересованные массы к мощным выступлениям? Не располагая достаточными фактами, Кошен обратился к социологическому исследованию М. Острогорского о способах мобилизации избирателей политическими партиями Англии и США [144] Ostrogorski M. J. La démocratie et l’organisation des parties politiques. Р., 1903 (рус. пер.: Острогорский M. Демократия и политические партии. М., 1927. T. 1; М., 1930. Т. 2. и механически перенес их во Францию эпохи Революции. Пользуясь подобным методом, Кошен, почти не обращаясь к фактам для доказательств, обвинил якобинцев в подкупе, шантаже и запугивании масс.

Вслед за Острогорским, применившим термин «машина» к организациям политических партий, Кошен дал такое же название сети революционных обществ. Соответственно каждый из революционеров представлялся ему винтиком этого механизма. Кошен предложил даже особую классификацию участников революции в зависимости от того, какую функцию они выполняли в «машине» [145] Cochin A. La Révolution et la libre-pensée… Р. 191–215. .

Приписав якобинской диктатуре худшие черты либеральных демократий, Кошен затем сделал не менее произвольное обобщение, доказывая, что террор — неизбежное следствие любой последовательно демократической власти: «Можно сказать, что Террор — нормальное состояние “социальной жизни”; целостность “общества” всегда поддерживается только при помощи взаимной слежки и страха, по крайней мере там, где эта политическая форма применяется в реальном мире, выходя из своей естественной среды — мира мысли» [146] Cochin А. La Révolution et la libre-pensée… Р. 172. .

Добившись единообразия мнений («социализация мышления»), единообразия человеческих качеств, обезличивания людей («социализация личности»), «“малый народ”, или “машина”, перешел к “социализации имуществ”», — писал Кошен. Этот мотив разработан им в меньшей степени, однако и по опубликованным наброскам можно понять, что якобинский режим оценивался им как «коммунистическая автократия». Не имея достаточно четких представлений о коммунистических принципах, Кошен утверждал, что такая мера, как «максимум», означала переход к «коммунизму имуществ» [147] Ibid. Р. 232–240. .

Кошен даже не пытался связать экономические меры якобинского правительства с войной против внешней и внутренней контрреволюции. Он вообще игнорировал войну как фактор, оказавший влияние на развитие революционных событий. Более того, он даже выдвинул такую антитезу: пока «Великий народ» воевал с австрийцами и англичанами, «малый народ» «сражался» против безоружных заключенных в тюрьмах и гильотинировал неугодных. Соответственно Термидор оценивался Кошеном как восстание «Великого народа» против «малого», как победа «реального мира» над «миром в облаках», как возвращение здравого смысла [148] Ibid. Р. 249–250. .

Таким образом, предложенная Кошеном интерпретация Французской революции имела с идеологической точки зрения ярко выраженную консервативную направленность. Идеализируя Старый порядок, восхваляя католическую церковь, не скрывая вражды к революции и к демократии вообще, Кошен стал продолжателем историографической традиции, ведущей свое начало еще от трудов Э. Бёрка. Естественно, что выход в свет произведений о Революции со столь ярко выраженным политическим подтекстом — произведений, не являющихся конкретными историческими исследованиями, а представляющих собой попытку философско-социологической интерпретации исследований других авторов, вызвал весьма негативные отклики со стороны историков либерального и демократического направлений.

Так, мэтр либеральной историографии А. Олар заявил, что Кошен оживил «старый тезис аббата Баррюэля, будто Революция вышла из лож. Тот факт, что Людовик XVI и два его брата были франкмасонами, заставляет задуматься над тем, насколько обоснован данный тезис. Но автор рассуждает без учета фактов, не ссылаясь или почти не ссылаясь на них» [149] Aulard A. La Révolution et la libre pensée, par M. Augustin Cochin // Révolution française. 1924. T. 77. N 22. P. 363–364. .

Еще более критически отозвался о работе Кошена «Революция и свободомыслие» Альбер Матьез: «…Она содействует развитию не истории, а лишь философии и социологии. Это догматическое и формальное построение, имеющее цель доказать, что демократия по закону своего действия не может не сделать индивида рабом общества в том, что касается его мышления, его свободы и его имуществ». Отмечая большое влияние на Кошена исследования Острогорского, Матьез указал на существеннейшее различие между трудами двух авторов: «Если Острогорский ограничился описанием фактов, то г — н О. Кошен захотел дать им логическое объяснение. Естественно, ему удалось выдвинуть лишь произвольные определения, выведенные путем дедукции. Он рассуждает, подобно теологу томистской школы, пользуясь постулатами и силлогизмами. И реальность исчезает при этих упражнениях интеллектуальной эквилибристики» [150] Mathiez A. Augustin Cochin: La Révolution et la libre-pensée // Annales historiques de la Révolution française. 1925. T. 2. N 8. P. 179. .

Матьез особо подчеркивал, что Кошен, выдвигая тезис о ведущей роли «обществ мысли» в подготовке революции, не привел в подтверждение ни текстов источников, ни фактов: «Кошен, видимо, и не догадывался, что ложи до 1789 г. были далеки от того, чтобы стать “обществами мысли”, напротив, они являлись обществами пьянства и развлечений. Кроме того, разные ложи придерживались ритуалов, так сказать, систем, совершенно противоположных. Они не имели между собой ничего общего, кроме того, что одинаково пополнялись выходцами из богатых классов. Они отправили в эмиграцию наиболее значительную часть своих членов. Их политическая роль ничтожна. Предположение, что они имели программу и управляли мнением своих членов, носит совершенно произвольный характер. Однако это предположение необходимо для доказательств Кошена, оно составляет их основу. Если его вынуть, все рухнет» [151] Mathiez A. Augustin Cochin: La Révolution et la libre-pensée. .

Так же противоречит всем фактам сведение революционных клубов к филиалам лож и представление о том, что революционное правительство проводило коммунистическую программу, отмечал Матьез. Напротив, это правительство чрезвычайно враждебно относилось даже к идее аграрного закона и постановило предать смертной казни того, кто его предложит.