Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Жандармский полковник Бардин

Следующие по Сибирской железной дороге эшелоны запасных громят вблизи станции закрытые винные лавки и опьяненные буйствуют на станциях, разбивают окна, в вокзалах грабят буфеты, избивают жандармов и стражников.

Уже во время мобилизации — беспорядки были не просто пьяными, они быстро приобретали политический характер. Мобилизованные матерной бранью отзывались на упоминание Царя или воинского долга, поднимали красные флаги, выкрикивали «долой самодержавие!». В Барнауле во время бунта топтали русский флаг и надругались над портретом Государя. Повсеместно раздавались призывы отправить на фронт полицейских, то есть крестьяне расценивали полицейских как коллективного врага и представителей оккупационной власти. Более грамотные (или более трезвые) крестьяне высказывались против защиты России вполне определенно: мы калуцкие (то есть калужские, война до нас не дойдет). В Барнауле во время бунта кричали, что мы жители Сибири и защищать Россию не обязаны. Уже тогда более проницательные люди понимали, что война закончится революцией и непонятен лишь ее (революции) исход.

ГА РФ. Ф. 102.

Когда я ехал по Сибири был как раз разгар мобилизации. Всюду шли разгромы казенок, убийства исправников и воинских начальников. Были попытки освобождения тюрем. Все это часто сопровождалось стрельбой по запасным, массовыми арестами и убийствами. Интересно, что запасные всюду относились к нам / политическим ссыльным / сочувственно, приветствовали, передавали газетку, разговаривали о войне и пр.

Еще один миф — что «нутряная Россия» вся как один пошла выполнять свой патриотический гражданский долг. На самом деле уклонистов была масса и с самого начала возникли десятки способов «закосить» от войны. Люди скрывались, просили родных сообщать неверное место жительства (чтобы повестки не доходили), переезжали в другую губернию, устраивались на государственные заводы (чтобы была бронь). В материалах перлюстрации писем нередко встречаются сентенции на то, что на войну пошли вынужденно, только потому, что не хватило денег на взятку.

РГВИА. Ф. 763

Крестьянин деревни Нижние Лужицы, Лужицкой волости, Алексей Константинов Иванов призыва 1913 г. до объявления войны состоял учителем, а в 1915 г. по болезни был освобожден от исполнения воинской повинности и перечислен в ратники второго разряда. 6-го февраля сего года Иванов должен был явиться к местному воинскому начальнику. С целью уклониться от исполнения воинской повинности, располагая сравнительным достатком, Иванов зачислился на службу простым матросом к судовладельцу крестьянину той же деревни А. А. Егорову. По тем же сведениям, инженер Перново-Ревельского железнодорожного пути некто Кох (Камышев) пользуется репутацией взяточника и занимается определением на железнодорожную службу лиц призывного возраста. При содействии железнодорожного мастера некоего Семана, им были устроены на железнодорожную службу после объявления мобилизации следующие лица призывного возраста: Я. Тохвер, из Лайкскарской волости, усадебовладелец Я. Вилеп, из Каркуской волости, усадебовладелец И. Пярница, из Улаской волости, усадебовладелец И. Ризенберг из Вольтветской волости, А. Росман из Мойзекюля и др. По спискам, означенные лица числятся ремонтными рабочими, однако же очень часто отлучаются домой. В связи с приемом на службу новичков, увольняются старые рабочие, чему может служить пример увольнения некоего Пирса старшего служащего. По всей железнодорожной линии подобных фиктивных рабочих, будто бы, свыше ста человек.

…

Ваше Превосходительство. Я знаю из достоверного источника, что в музыкальной команде Л. Гв. Семеновского полка есть много присосавшихся негодяев, которые не хотят служить Царю и родине. Между ними главную роль играет и состоит главным вербовщиком богатых людей в эту милую команду рядовой этой команды, который тоже укрылся от прямого долга, Иван Свинтусов, с помощью которого устраиваются за деньги в эту команду числются там и совершенно службы не посещают, заплатив деньги старшему музыканту. Для примера могу вам указать, хотя бы на двух лиц вот этот негодяй Свинтусов и его ставленник Михаил Курицын и много других артельщики, артисты и пр.

Луга, из доноса мещанина Игнатьева

Я заявляю Вашему Высокопревосходительству, что у нас находится один еврей, владелец часового магазина Генрих Минкович, проживающий в г. Луге по Успенской улице в д. № 2. Я знаю, что его не по закону освободили от военной службы. Прошу Вас освидетельствовать его, по какой статье его освободили от военной службы. У нас в городе ходят слухи, что он освобожден за деньги и он однажды сам говорил мне, что пусть служат те, кому надо, но я не дурак служить теперешнее время за даром и лезть под немецкие пули, пусть воюют русские, а наш брат еврей пусть погуляет за их здоровье. Это он говорил, когда был пьяный, но как не обидно нашему русскому человеку слышать такие слова от паршивого жида…

Массовое уклонение от воинской службы породило и массовые доносы на уклонистов — настолько массовые, что осенью 1914 года государство вынуждено было создать комиссию для проведения полного медицинского переосвидетельствования негодных к воинской службе. По результатам ее работы — по некоторым губерниям процент признанных годными на повторном переосвидетельствовании доходил до пятидесяти процентов.

Стоимость белого билета составляла 400–500 рублей, при среднегодовом доходе рабочего за пределам Петербурга в 320 рублей.

У кого таких денег не было — прибегали к членовредительству или дезертировали. По свидетельствам М. В. Оськина, в 1915 году. на Северном фронте самострелы составляли до 25 % от всех ранений. Начальник штаба Ставки М. В. Алексеев упоминал, что побеги нижних чинов с поездов в 1914 г. составляли 20 % от общего количества мобилизованных. Люди бежали поодиночке и целыми вагонами, иногда убивая военного начальника, приставленного к ним.

Ну как, достаточно?

Вопрос — почему вообще стало возможно такое?

Надо понимать, что в России образца 1914 года крестьяне и горожане были если и не двумя разными народами, то двумя разными обществами уж точно. Крестьянское общество ни в каком смысле не было гражданским, оно было в чем-то похоже на африканское — при этом городское общество вполне соответствовало уровню Европы. Ценность закона стремилась к нулю, а социально приемлемое поведение обеспечивалось совсем другими механизмами — авторитетом общины, старших членов семьи, крестьянского схода. Потому обычный крестьянин призывного возраста, находясь в пределах своего обычного ареала обитания (деревня, город, куда пошел что-то продать, отхожий промысел) — не мог себе позволить и десятой доли того, что началось после мобилизации. Хулиганство, изнасилование, драка — все это моментально пресекалось, допустивший это наживал в общине врагов, рисковал поджогом дома, изгнанием из общины, избиением до смерти.