Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Анализ событий 68-го зачастую исходил из того, что можно выделить какую-то одну социальную причину, спровоцировавшую протест. Так, французские социологи безапелляционно указывали на то, что студенческие активисты были детьми буржуазии, боявшимися понижения статуса (déclassement) из-за посредственных достижений в учебе или невостребованности приобретаемых академических квалификаций. В то же время американские социологи утверждали, что протесты возглавлялись самыми успешными студентами из наиболее привилегированных образовательных учреждений (см. главу 3). Правда заключается в том, что имелись различные причины неудовлетворенности, действовавшие параллельно, а социальное возмущение сформировало коалицию разрозненных групп, различия между которыми в пылу протестов оказывались размытыми. Именно поэтому в 1972 году студенты британских университетов — относительно благополучные и образованные персоны, которые часто считали, что принадлежат к глобальным «сливкам общества», — вступили в коалицию с бастующими шахтерами, считавшимися бедными даже по меркам рабочего класса.

Посланник и есть послание?

Некоторые консерваторы воспринимали 68-й как продукт телевизионной эпохи. Британские парламентарии, например, были убеждены в том, что студенты Эссекского университета регулярно звонят на телеканал «Anglia Television», добиваясь того, чтобы их самые яркие акции получали максимально полное освещение 24. Действительно, 68-й открывал перед телевидением особые возможности. Война во Вьетнаме породила целое поколение телевизионных репортеров, умеющих освещать жестокие конфликты, а подготавливаемые ими трансляции были способны «подогревать» протесты. Съемки в Берлине или Беркли могли демонстрировать возмутительные образы насилия, но, чтобы снять эти кадры, не нужно было отправляться на войну. Телевидение «подравнивало» контуры насилия таким образом, что войны, бунты или шумные демонстрации смотрелись одинаково.

Репортеры иногда становились мишенью для атак — в частности, на съезде Демократической партии в Чикаго в 1968 году охранники повалили на землю журналиста Дэна Разера. Как заметил потом журнал Newsweek , эфирная демонстрация этого эпизода очень походила на запись того, как в нокаут отправляют боксера Сонни Листона 25. Впрочем, телевизионщики в основном пользовались de facto нейтральным статусом, который позволял им с легкостью общаться с протестующими. Так, пара операторов из числа радикалов, которые пытались заснять работу парижских полицейских в мае 1968 года, просто заявила о том, что они работают на голландское телевидение 26.

Отношения телевидения с 68-м были весьма примечательными. Телевидение как пропагандист потребительства и конвенциональной политики зачастую отстаивало все то, против чего выступали протестующие, но при этом повсеместное наличие телевизионных приемников позволяло связывать между собой различные движения и создавать ощущение — порой ложное, — будто бы люди по всему миру вовлечены в одну и ту же борьбу. Оно поощряло постановочные действа, поскольку могло отображать реальность в благостном свете, и поэтому в 1968-м все, включая полицейских и политических деятелей, до определенной степени играли на камеру. Иногда казалось, что весь 68-й превращается в телевизионное шоу: например, некую пару из Детройта операторы засняли за просмотром выпуска новостей, в котором освещалось разграбление магазина с их собственным участием, причем передачу они смотрели по украденному тогда телевизору 27.

Телевидение было не единственным медиумом 68-го. Во французском мае выдающуюся роль сыграло радио, которое сохранило свою значимость и для «долгого 68-го» — как главный канал, благодаря которому рок-музыка обзавелась широкой аудиторией. Кроме того, среди важнейших технологий 68-го необходимо упомянуть простую печать и фотокопирование, обеспечивавшие размножение и распространение плакатов и листовок. Постеры, изготовленные учащимися парижской Высшей школы изящных искусств, приобрели особо широкую известность — хотя тот факт, что многие ценные формы антиавторитаризма 68-го на этих плакатах не фигурируют, указывает на то, что выражение протестных настроений было исключительно разнообразным. Печатные технологии помогали продвигать и подпольную прессу, формируя любопытную культуру, в рамках которой эксперты тщательно анализировали анонимные публикации в той же манере, в какой палеографы изучают труды какого-нибудь средневекового монаха: «Стиль, позиция и риторические приемы безошибочно указывают на авторство Доктора Джона из сквота на Пикадилли, 144» 28.

На 68-й заметно повлияло то обстоятельство, что многие из его участников выросли в эпоху массовых коммуникаций и потому четко осознавали их могущество. Студенты-радикалы из Туринского университета назвали свой журнал Anti-Stampa , тем самым противопоставив его главной газете городского истеблишмента. Радикальным силам удавалось удачно манипулировать существующими изданиями и в других местах. Так, в журнале New Left Notes , издаваемом американской организацией «Студенты за демократическое общество», печаталась колонка под заголовком: «Боже, мы снова в новостях» («We made the news today, oh boy»). Под этой строчкой из песни «Beatles» публиковались обзоры, анализировавшие освещение протестов в традиционных СМИ 29.

Личное и политическое

Индивидуализм был важной особенностью 1968 года — прежде всего в Соединенных Штатах. Некоторые активисты прилагали силы к тому, чтобы наряду с преобразованием общества (или вместо этого) изменить свои собственные жизни. В итоге складывалась специфическая версия саморазвития в «духе 68-го», фокусирующаяся на здоровье, физической красоте, сохранении молодости, духовном или ментальном благополучии. Это было что-то вроде самостоятельного течения в рамках контркультуры: оно ассоциировалось с Калифорнией и подчеркивало значимость индивидуализма, политической умеренности и принятия (по крайней мере, неявного) капиталистической системы. Например, Джерри Рубин, оправдывая свой отказ от политического радикализма, указывал на желание «позаботиться о собственном теле с тем же рвением, с каким раньше заботился о революции».

Тем не менее новая культура 1970-х не всегда предполагала прощание с политическим радикализмом. Беседуя с Габи Церони, французским рабочим из города Сен-Назер, который в конце 1960-х годов был сподвижником маоистов, Даниэль Кон-Бендит был потрясен тем, до какой степени изменился его друг. Церони рассказывал, что в центре его новой жизни оказались йога и бег, что он заинтересовался психоанализом, хотя участвовать в сеансах не собирается. При этом его политические взгляды нисколько не изменились: он по-прежнему работал на заводе и отвергал иерархические системы оплаты труда — даже те, которые были для него выгодными 30.