Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Студенты-социологи утверждали, что их дисциплина запятнана связями с капиталистической системой и государственной властью. Из-за того, что социологические исследования нередко заказывались корпорациями и правительствами, дисциплина все чаще обращалась к специализированной и эмпирической работе. Социальные исследователи выступали консультантами тех, кто формировал американскую политику в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии. Подобные факты позволяли интерпретировать ее, как выразился один французский критик, в качестве составной части «военно-промышленно-академического комплекса» 29, несмотря даже на то, что антропологи, которые работали под эгидой американского правительства во Вьетнаме, довольно рано пришли к выводу, что поддержка южновьетнамского режима была ошибкой.

Однако сама по себе взаимосвязь между социологией и властью не объясняет студенческих протестов. Даже предельно самоуверенный социолог согласился бы, вероятно, с тем, что для Пентагона ядерная физика гораздо важнее социологических исследований — однако студенты-физики были менее склонны протестовать, чем студенты-социологи. Кроме того, вопреки политической неприязни к социологии, все больше студентов продолжали выбирать ее в качестве своей специальности.

Возможно, радикальный настрой студентов, изучающих общественные науки, по крайней мере отчасти проистекал из тех самых надежд, которые связывались с этими дисциплинами в связи с их масштабной экспансией. Некоторые студенты-радикалы увлекались технократическим видением социальных наук в гораздо большей степени, чем сами они готовы были признавать впоследствии. Даниэль Кон-Бендит, например, хотел заниматься образовательной политикой, но затем осознал, что ему не хватает математических способностей для того, чтобы проводить статистический анализ. Студенты-социологи, которые до университета с выбранной ими дисциплиной практически не сталкивались, зачастую были разочарованы теми специализированными предметами, которые им приходилось осваивать. Между тем преподаватели социальных наук обычно считали себя людьми с прогрессивными политическими взглядами. Они были убеждены, что главная задача их дисциплины заключается в том, чтобы подвергать сомнению устоявшиеся взгляды и нормы. Настоящих марксистов среди них было мало, но тем не менее они относились к Марксу серьезно в то время, когда коллеги с других факультетов его почти не воспринимали. Впрочем, как бы то ни было, ученые-общественники пытались скорее усовершенствовать работу западных капиталистических обществ, нежели ниспровергнуть существующий порядок. Французский социолог Мишель Крозье утверждал, что Франция была «заблокированным обществом», парализованным собственной бюрократией. В его глазах подлинная разница между существующими индустриальными обществами задавалась противостоянием «модернизаторов» и «консерваторов», а не левых и правых. По мере того как студенческий радикализм в конце 1960-х годов становился все более левым, поддержка, которую академические социологи оказывали технократической модернизации, делала их все более уязвимыми для нападок и критики. Преподаватели, считавшие себя критиками существующего строя, теперь осуждались студентами, полагавшими, что любая реформа или «модернизация» влечет за собой сговор с властью.

Существовали и более серьезные причины для внутреннего разлада на факультетах социальных наук. Дело в том, что эти дисциплины в наибольшей степени были развиты в США. Как заявил однажды профессор социологического факультета Чикагского университета, его дисциплина, наряду с джазом и современным танцем, представляет собой основной вклад Америки в мировую культуру 30. Европейские ученые-обществоведы находились под воздействием американских текстов, а наиболее выдающиеся из них и под влиянием своих визитов в Соединенные Штаты. Эти обстоятельства возмущали студентов, настроенных антиамерикански. Радикалы из Университета Париж X в Нантере писали с горечью: «Вся современная социология Франции импортирована из США с задержкой в несколько лет. Каждому известно, что наиболее почитаемы у нас те социологи, которые особо тщательно следят за американскими публикациями» 31. Авторы этих строк были бы возмущены еще больше, если бы только знали, что один из главных объектов их нападок — а именно, Мишель Крозье — только что посетил конференцию, созванную Макджорджем Банди, бывшим советником президента США по национальной безопасности. На мероприятии, которое проводилось по личному указанию Линдона Джонсона, обсуждались планы учреждения Института Восток–Запад, которому предстояло объединить западных и советских специалистов для совместного изучения социальных проблем 32.

Молодым радикалам не просто не нравились конкретные контакты ученых с политическими или военными структурами: они отвергали саму господствующую тональность социальных наук. Им были не по душе присущие этим наукам «идеология нейтральности» и убеждение в том, что социальные проблемы можно разрешить без кардинального преобразования всего общества. Функционализм гарвардского социолога Талкотта Парсонса, по мнению которого «зрелые» общества способны работать без сбоев, стал предметом особого негодования. Фил Коэн, который неоднократно менял специальность перед тем, как вообще бросить университет, являл собой крайний пример академического разочарования. Он даже планировал ворваться в библиотеку Лондонской школы экономики и демонстративно склеить страницы в какой-нибудь книге Парсонса, иллюстрируя тем самым «склеивание практик» (congealment of praxis) 33.

Кое-кто из либеральных преподавателей социологии понимал, что именно те качества, которые казались им наиболее ценными — объективность и ясность, — могут отчасти выступать причиной беспокойства их учеников. Мишель Крозье, вернувшись во Францию из Гарвардского университета в 1967 году, получил профессорскую должность в Нантере. Он хотел использовать американский стиль в преподавании, а также внедрить американские методы в прикладных исследованиях. Как-то после лекции один студент похвалил его за ясность в изложении материала, противопоставив Алену Турену, молодому социологу, с большей симпатией относившемуся к студенческим протестам. Но, отметив, что Турена временами сложно понять, а порой тот вообще себе противоречит, студент вдруг заколебался и добавил: «Правда, в конечном счете мне это даже больше нравится, поскольку это мотивирует». Крозье был разочарован, но студенческую ремарку понял. Студентов нужно было «заставлять мечтать», причем во Франции «парадоксальным образом людей заставляют мечтать посредством абстракций, через бегство от реальности» 34.