Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Граница, разделяющая терроризм и политику, могла быть вполне проницаемой. Французская Объединенная социалистическая партия во многих отношениях была воплощением «законопослушной» политики: до 1968 года в ее рядах состоял бывший премьер-министр Пьер Мендес-Франс, а возглавлял партию будущий премьер-министр Мишель Рокар. Однако сразу после 1968 года в ее жизни наступил период, когда маоисты и троцкисты внутри ОСП очень окрепли; Рокар начал беспокоиться о том, не возглавляет ли он движение, состоящее из «15 тысяч потенциальных террористов» 6.

Сами по себе левые организации были более или менее мирными, но при этом в их составе имелись специальные структуры, которым предписывалось защищать демонстрации от полиции или враждебных группировок. Подобная защита, в свою очередь, всегда предполагала возможность насилия. Некоторые активисты вербовали крепких парней из рабочего класса в качестве охранников. В Великобритании и Америке это иногда приводило к катастрофическим заигрываниям с «Ангелами ада» (см. главу 2). В Париже в 1968 году захваченную Сорбонну некоторое время «охраняли» так называемые «катангийцы» (Katangais) — выходцы из парижского люмпен-пролетариата, чье самоназвание пошло от наемников, сражавшихся в Катанге. Они начали перенимать политические идеи своих новых друзей с такой серьезностью, которая обращалась в трагикомедию. После того как Сорбонна была «зачищена», а катангийцам стало ясно, что студенты на деле были не слишком воодушевлены их обществом, некоторые из них ушли в леса неподалеку от Вьена. По всей видимости, они считали себя новыми партизанами, готовящимися к восстанию, которое, по их мнению, должно было начаться после возобновления учебы в университетах. Спустя некоторое время они признались местному священнику, что, заигравшись в повстанцев, казнили одного из своих товарищей, которого заподозрили в измене. Все они попали под суд, но получили относительно мягкие приговоры — о культе беззакония, отличавшем конец 1960-х, свидетельствует хотя бы то, что некоторые присяжные из небольшого провинциального городка открыто сочувствовали подсудимым 7.

Согласно опросам, многие из тех, кто сам никогда не прикасался к оружию, весьма неохотно осуждали тех, кто делал это. Тотальное недоверие полиции — оно было сильным в некоторых частях континентальной Европы и среди чернокожего населения США еще до волнений 1960-х, — оборачивалось тем, что люди различали между собой явную поддержку терроризма и готовность его осуждать. В 1971 году в Западной Германии 40% опрошенных соглашались с тем, что насилие «Фракции Красной Армии» было «политическим», 20% заявляли, что «готовы понять» мотивы людей, укрывающих членов этой группировки от правосудия, а 6% сообщали, что и сами поступили бы так же 8. В кампусе Калифорнийского университета, расположенном в Санта-Барбаре, студенты следовали примерно тем же разграничительным линиям: из них каждый восьмой одобрял уничтожение чужой собственности в принципе, почти каждый третий соглашался с такими действиями при наличии «способствующих этому обстоятельств», почти каждый десятый одобрял похищения должностных лиц и почти каждый пятый «не отвергал» такую тактику 9. Во всей Северной Ирландии насчитывалось, вероятно, не более нескольких сотен человек, которые были готовы закладывать бомбы или открывать стрельбу (в терминологии Временной ИРА их называли «добровольцами»), но их действия пользовались широкой поддержкой, лишь отчасти мотивируемой страхом. Временная ИРА в итоге начала использовать стратегию «пули и избирательной урны», предусматривавшую применение насилия, в то время как партия Sinn Fein, политическое крыло республиканского движения, участвовала в выборах.

Политическое осмысление насилия нередко содержало в себе фантазийные элементы. Даже студенты-радикалы, никогда не участвовавшие в вооруженных акциях, восхищались партизанами и повстанцами. Колин Крауч, писавший о своих однокурсниках из ЛШЭ, предполагал, что отчасти это было вызвано тем, что фигура партизана казалась очень далекой от бюрократической упорядоченности западного общества: «Тем самым партизан становился едва ли не идеальным типом человека, не знающим отчуждения. Опираясь именно на такую интерпретацию партизанской войны, революционный студент из западного университета мог идентифицировать себя с бойцом из джунглей» 10.

Во Франции обе стороны обвиняли своих противников в использовании насилия, хотя чаще всего такие обвинения ни имели под собой оснований. Голлист Жак Ширак в мае 1968 года носил с собой револьвер и был уверен, что профсоюзный деятель, с которым он тайно встречался, тоже был вооружен. На самом деле таинственным предметом в кармане собеседника была трубка. В начале 1970-х забастовщики с предприятия Lip в Безансоне разделились во мнениях относительно полицейского спецназа — Отрядов республиканской безопасности (Compagnies Républicaines de Sécurité). И если 60-летняя работница полагала, что в спецназе служат самые обычные парни, которые согласились на это занятие из-за безработицы, то 19-летний юноша с уверенностью заявлял, что от его рекрутов требовали подписания документа, в котором они обязались, если прикажут, стрелять в собственных родителей 11. Французские левые иногда тоже фантазировали о насилии, но только с обратным знаком: так, маоисты с наслаждением рассказывали, что «восемь или девять» спецназовцев были убиты на заводе Peugeot в Сошо, а их тела были брошены в цистерны с кислотой 12.

Разновидности насилия

Некоторые были сторонниками тщательного размежевания видов насилия. Для них беспорядки, например, отличались от вооруженных акций. Йошка Фишер советовал современникам «убрать винтовки и снова взяться за булыжники». Бернадетт Девлин настаивала на аналогичном различии для Северной Ирландии 1968 года — по ее словам, уличное насилие было более «демократичным», чем вооруженная борьба: «Все встанут на защиту баррикады, но не каждый возьмет в руки автомат» 13. Группа, созданная для поддержки британской «Злой бригады», высмеивала иезуитское, по ее мнению, противопоставление «легитимного» и «нелегитимного» насилия: «Считается, что организовывать сквот, задирать полицейских на демонстрации, распылять газ CS в Палате общин, пикетировать и захватывать здания — все это нормально. Но стоит только вам использовать бомбу — даже если вы взрываете всего лишь частную собственность, — как вы, по-видимому, лишаетесь своей социалистической идентичности».

Как свидетельствует эта цитата, сама «Злая бригада» или, по крайней мере, ее сторонники, четко различали насилие в отношении людей и насилие в отношении собственности. Эта группировка никого не убила, ее бомбы наносили урон только имуществу. Испанское посольство обстреляли из автомата, но никто не был ранен: это говорит либо о везении охранников, либо об отсутствии у стрелявшего намерения убить их. Поскольку «Злая бригада» довольно быстро была разгромлена, невозможно сказать, по какому пути ее члены пошли бы дальше: по-прежнему воздерживались бы от убийств, как большинство французских левых, или же скатились бы в более крайнее насилие, как некоторые немцы и итальянцы.