Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

Тогда Черчилль обратился непосредственно к Эйзенхауэру, чтобы все же убедить его изменить мнение. В послании, датированном 31 марта, он напрямик ставил перед ним вопрос: поскольку сопротивление врага явно ослабевает, «почему нам не форсировать эту реку (Эльбу), чтобы продвинуться возможно дальше на восток»? И объясняет Эйзенхауэру политические мотивы.

«Это продвижение, — пишет он Эйзенхауэру, — имеет важное политическое значение, ибо южные русские армии, очевидно, несомненно вступят в Вену и оккупируют всю Австрию. Если мы намеренно оставим им еще и Берлин, тогда как до города нам рукой подать, то этот двойной момент может укрепить их в убеждении, которое уже чувствуется, что они сделали все». И добавляет лесть к стратегии, чтобы добиться пересмотра плана, разработанного Эйзенхауэром до форсирования Рейна, и продвижения теперь американских и английских войск «к Эльбе и за Берлин». «Такое продвижение, — пишет Черчилль, — отнюдь не является помехой для большого наступления в центре, предпринимая которое Вы тысячу раз правы и которое является результатом блестящих операций, осуществленных вашими армиями к югу от Рура».

На следующий день, 1 апреля, он обратился с этим вопросом к самому Рузвельту. Он потребовал от него рассмотреть «эти влекущие за собой крайне тяжелые последствия изменения, которые Эйзенхауэр внес в первоначальный план операций». Но он обращал внимание президента главным образом на политический аспект дела.

«Советские армии, — подчеркивал он, — вне всякого сомнения, займут всю Австрию и вступят в Вену. Если они овладеют также и Берлином, то не окажет ли впечатление, что они сыграли решающую роль в нашей общей победе, слишком сильного влияния на их умы и не породит ли это у них настроений, которые создадут нам в будущем серьезные и опасные трудности?»

И он вновь возвращался к своей навязчивой идее:

«Я поэтому считаю, что из политических соображений мы должны проникнуть возможно дальше на восток, в Германии, и если Берлин для нас в пределах досягаемости, то мы должны овладеть им без всяких колебаний».

В сущности, Черчилль вел безнадежную борьбу. Все было против него. Американцы были парализованы, так как взоры их были прикованы к Японии и они прежде всего добивались господства на Тихом океане. Советский Союз действительно сыграл «решающую роль в общей победе». Наконец, с моральной точки зрения Черчилль был в невыгодном положении. Если он, строя из себя стратега, полагал, что англо-американские армии должны «без колебаний» продвинуться возможно дальше на восток, то ведь исключительно благодаря русским они находились на европейской земле и могли беспрепятственно продвигаться.

2 апреля, отвечая на послание Эйзенхауэра по поводу военного плана последнего, Черчилль напомнил ему, что он уже говорил относительно «политических аспектов» взятия Берлина, и добавил:

«Я придаю самое важное значение тому, чтобы место, где мы пожмем руку ( sic! ) русским, находилось как можно дальше на восток».

Наряду с идеей продвижения англичан и американцев на восток крепла также идея о прекращении военных действий на западе. Обе они взаимно дополняли друг друга в рамках плана трансформации войны. Так как немцы теперь с военной точки зрения представали как новый фактор, благоприятный для англичан и американцев. После того как немцы уже некоторое время фактически прекратили сопротивление на западе, они готовились к частичной капитуляции на западном фронте, чтобы иметь большую свободу действий для усиления сопротивления па востоке и сдерживания продвижения русских па запад.

Эти взаимосвязанные операции имели, с точки зрения Черчилля, отношение «к великим проблемам, касавшимся Запада и Востока в Европе», которые, по его мнению, непременно следовало «решить» до окончания войны. Иначе говоря, вермахт можно было рассматривать как фактор в соотношении сил между англо-американцами и русскими, до того как англо-американцы не останутся один на один с русскими. Помимо частичных капитуляций на западе, немцы предусматривали возможность сепаратного мира с западными державами. То была цель, которой следовало достичь, чтобы избежать полного поражения, что явилось бы результатом безоговорочной капитуляции.

Именно под этим углом зрения следует отныне рассматривать развитие событий на полях сражений до конца войны и, следовательно, до первой конференции, где «великим союзникам» предстояло встретиться в условиях мира, то есть до Потсдама.

В то время как, с одной стороны, Черчилль подстрекал генерала Эйзенхауэра и президента Рузвельта не считаться с соображениями морального порядка, чтобы опередить в Европе русских, воспользовавшись в конечном счете тем, что было сделано на восточном фронте в общих интересах, с другой стороны, он активно старался поощрять попытки немцев добиться частичных капитуляций на западном фронте, имея в виду перспективу «поворачивания фронтов».

В своих мемуарах Черчилль относит к февралю 1945 года тот момент, когда немцы «поняли, что их поражение неизбежно и что вопрос, который стоит перед ними: — кому сдаваться?»

Но эта альтернатива существовала только в воображении автора. Как будто немцы колебались в выборе между англо-американской стороной и русскими! Частичная капитуляция русским была немыслима. Лишь капитуляция на западном фронте могла рассматриваться германским командованием. «Мир с Советами был явно невозможен», — подчеркивает Черчилль. Следовательно, речь могла идти только о мире с англо-американской стороной. И тот же Черчилль признает: «Оставались западные союзники». А они были готовы рассмотреть вопрос, поставленный немцами.

Все это немцы знали. Если они и делали вид, что ищут равным образом контакта и с русскими, то лишь для того, чтобы тем вернее добиться своей основной цели у западных держав. К тому же у русских, которым предстояло вскоре выйти из войны с великой победой, не было никаких оснований направлять немцев против англо-американской стороны.

Ставя вопрос, который он приписывал немцам, Черчилль признавал, что речь шла только о частичных капитуляциях или общей сепаратной капитуляции на западном фронте. В любом случае гипотеза была беспредметной как для немцев, так и для союзников. Не могло иметь места ничего другого, кроме полной безоговорочной и одновременной капитуляции на всех фронтах, как на востоке, так и на западе. Частичные капитуляции — предпочтение в этом случае кого-либо из союзников или капитуляция, носящая местный характер, — были исключены. Точные соглашения, заключенные на этот счет между «великими союзниками», были недавно подтверждены на Ялтинской конференции.