Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

В своем послании от 25 марта он говорил о «некоторых германских офицерах», между тем как это был генерал Вольф, командующий частями СС на итальянском фронте, который лично вел переговоры. К тому же говорилось просто о «рассмотрении» возможности капитуляции, в то время как активно велись переговоры.

Рузвельт говорил далее «об одном или нескольких» офицерах из штаба фельдмаршала Александера, посланных в Швейцарию для «проверки» точности того, является ли сообщение «в достаточной степени обещающим». Но это был начальник штаба Александера, который сам выехал ради этого дела, ради того, чтобы 18 и 19 марта вести переговоры с генералом Вольфом.

Наконец, Рузвельт говорил об «организации совещания» с целью обсуждения с немцами «деталей капитуляции», — совещания, на которое в случае необходимости были бы допущены и русские. Но постановка вопроса в такой форме исключала участие русских в самих переговорах. Они были бы приглашены на «совещание», чтобы присутствовать при подписании соглашения. Так как «совещание» должно было состояться лишь для этой цели в случае успешного окончания переговоров.

Но к чему вся эта дискуссия? В записке от 25 марта, составленной Черчиллем для Идена, министра иностранных дел, британский премьер раскрыл суть дела: «Государственный департамент настаивает на том, чтобы русские не присутствовали в Швейцарии».

Сталин вернулся к этому вопросу 3 апреля. «Вы утверждаете, — телеграфировал он Рузвельту, — что никаких переговоров не было еще. Надо полагать, что Вас не информировали полностью». По его данным, писал Сталин Рузвельту, «переговоры были и они закончились». По условиям достигнутого соглашения немцы должны были открыть итальянский фронт и дать возможность англо-американским войскам продвигаться на восток. Вот почему не желали участия русских представителей в переговорах. И Сталин упрекал Рузвельта, так же как и Черчилля, в том, что они «скрыли» от русских факт переговоров.

На деле «недоразумение», о котором говорил Рузвельт, заключалось в следующем: англо-американская сторона утверждала, что переговоры не велись, поскольку соглашение не было достигнуто, в то время как русские считали соглашение заключенным, поскольку переговоры действительно имели место.

Для американцев «это новое оскорбительное послание ясно свидетельствовало о том, с каким недоверием относились русские к [их] намерениям и сколь малое значение придавали они [их] обещаниям» [28] Leahy. Op. cit. .

К тому же «недоразумение» продолжалось. Настойчивость Сталина побудила Рузвельта представить ситуацию в противоположном виде в надежде таким образом обезоружить его. Рузвельт изобразил себя жертвой немецкой интриги, рассчитанной на то, чтобы вызвать разлад между союзниками. Ссылаясь на свою «честность» и «надежность», он вновь утверждал: «Я уверен, что в Берне никогда не происходило никаких переговоров». Сведения Сталина об этом, должно быть, «исходят из германских источников», поскольку немцы «упорно старались вызвать разлад» между союзниками, «с тем, чтобы в какой-то мере избежать ответственности за совершенные ими военные преступления». И «если таковой была цель» генерала Вольфа, то последнее послание Сталина доказывает, «что он добился некоторого успеха». Рузвельт заканчивал свое послание следующим патетическим призывом:

«Наконец, я хотел бы сказать, что если бы как раз в момент победы, которая теперь уже близка, подобные подозрения, подобное отсутствие доверия нанесли ущерб всему делу после колоссальных жертв — людских и материальных, — то это было бы одной из величайших трагедий в истории» [29] См.: «Переписка…». Т. II, стр. 205, 206. .

Итак, эта трагедия была на грани того, чтобы совершиться, но отнюдь не из-за недоверия со стороны русских, а из-за того, что она была вполне реальной. За ссорой по поводу переговоров вырисовывался глубокий кризис «великого союза». Если Рузвельт говорил о «недоразумении», то Черчилль вполне сознательно добивался полного торжества своей политики, направленной на то, чтобы вызвать открытый кризис в отношениях с Советским Союзом.

Получив от Рузвельта копии последних посланий, которыми тот обменялся со Сталиным, Черчилль тотчас же — 5 апреля — направил протест в Вашингтон. Он квалифицировал послание Сталина от 3 апреля как «оскорбительное для чести Соединенных Штатов, а также Великобритании».

«Я полагаю, — заявлял он, подстрекая президента, — что для наших обеих стран крайне важно при этих обстоятельствах оказать решительное и твердое противодействие с тем, чтобы внести ясность и дать им [русским] понять, что есть предел и далее мы не позволим оскорблять себя. Это, я думаю, лучший способ спасти будущее. Если они придут к убеждению, будто мы их боимся и они могут навязывать нам свою волю посредством грубости, то я отчаюсь в наших отношениях с ними в будущем и во многом другом».

Как это ни парадоксально, но в тот же день, 5 апреля, Черчилль направил послание Сталину в поддержку позиции и аргументации Рузвельта, которые, впрочем, были также и его собственными. Заканчивая свое послание, он почти дословно воспроизводил телеграмму Рузвельта Сталину от 5 апреля, в которой президент предостерегал последнего против немцев, словно все это дело было лишь интригой, затеянной врагом.

«Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, — писал он, — то они на время достигли этого» [30] См.: «Переписка…». Т. I, стр. 316. .

Однако если такое освещение дела Рузвельтом могло представляться в какой-то мере правдоподобным, так как президент был выше всяких подозрений и совершенно искренен, когда упрекал Сталина в том, что проявление недоверия с его стороны наносит ущерб единству союзников, то, что касается британского премьера, все обстояло совершенно иначе. Последний в данном случае выступал в роли сообщника немцев и больше других «сеял недоверие» между русскими и англо-американцами, вся его политика была направлена на открытый разрыв.

В этих условиях не могло быть и речи о «недоразумении». 7 апреля Сталин телеграфировал Рузвельту, чтобы заверить его в том, что он никогда не сомневался в искренности и надежности президента. Однако он с прежней настойчивостью возвращался к фактам. Немцы, как уточнял Сталин, могли бы «без ущерба» для себя снять с восточного фронта, где Красной Армии противостоят 147 германских дивизий, 15–20 дивизий и перебросить их на западный фронт, меж тем как вермахт оказывает армиям западных держав лишь теоретическое сопротивление.

В совершенно ином тоне было написано послание Сталина Черчиллю, отправленное в тот же день, в ответ на послание премьера от 5 апреля. Ни он сам, ни Молотов, писал он, не хотели «чернить» кого-либо. «Дело не в желании «чернить», а в том, что у нас выявились тут разные точки зрения по вопросу об обязанностях и правах союзника» [31] См.: «Переписка…». Т. I, стр. 321. .