Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

«Вопрос, который встал перед ним [Трумэном] спустя столь немного времени после его прихода к власти, заключался в следующем: должен ли он отойти, в известном смысле отречься от политики американского и британского правительств, согласованной при его знаменитом предшественнике?»

Все ясно, отойти от политики Рузвельта означало, в понимании Черчилля, отречься от соглашений, заключенных во время войны между американским, британским и советским правительствами, и примкнуть к его (Черчилля) политике. В действительности Черчилль едва ли задавался вопросом, «настолько ли основательно изменились обстоятельства, чтобы следовало полностью изменить образ действий, идя на риск быть обвиненным в вероломстве».

В действительности этот вопрос для него и не вставал. Раз уж обстоятельства изменились, западные державы были вольны изменить и свою политику по отношению к вчерашнему советскому союзнику вопреки существующим соглашениям. Разве он не прибег к этому «аргументу», чтобы убедить президента Трумэна именно так и поступить, то есть пойти на «вероломство»?

Это требование было чрезмерным для нового президента Соединенных Штатов. Для американцев условия совершенно не изменились. Они все еще находились в состоянии войны с Японией и продолжали нуждаться в русских. Поэтому умеренность и сдержанность неукоснительно соблюдались в Вашингтоне. И помимо всего прочего, американская политика отличалась от политики Черчилля в двух следующих моментах, имевших фундаментальное значение:

а) в Вашингтоне не верили в «советскую опасность», о которой твердил Черчилль, чтобы обосновать и оправдать свою политику;

б) там были убеждены, что Черчилль намеренно ведет дело к войне против СССР.

Когда Черчилль готовился к отъезду в Потсдам, он получил 7 июля 1945 года послание от посла Великобритании в Вашингтоне лорда Галифакса, рисовавшего самым разочаровывающим образом ситуацию в американской столице.

«Я также надеюсь, — докладывал посол премьер-министру, — что американцы, в своих отношениях с нами, будут более восприимчивы к аргументам, подчеркивающим опасность экономического хаоса в европейских странах, чем к нашим слишком прямым заявлениям об угрозе со стороны крайне левых правительств или угрозе распространения коммунизма».

Другими словами, в Вашингтоне не принимали всерьез эти более «прямые заявления», которые должен был в изобилии расточать британский посол в своих беседах с американскими руководителями с целью поддержать политику премьер-министра. Напротив, американцы проявляли беспокойство по поводу возможных последствий этой политики.

«Американцы, — писал далее Галифакс, — проявляли некоторые признаки нервозности, когда я изображал Европу… как арену столкновения идей, где советское влияние и влияние Запада, весьма вероятно, противостоят друг другу как враждебные и ведущие к конфликту». Галифакс выразился затем еще яснее:

«В глубине души у них [американцев] еще таится подозрение, что мы хотим оказать поддержку правительствам правого крыла и монархиям ради них самих, как таковых».

Все это, по словам того же Галифакса, отнюдь «не означает, что американцы откажутся выступить на нашей стороне против русских, когда это станет необходимым». Но они, «возможно, выберут момент с большей осторожностью» и надеются «играть или по крайней мере делать вид, что играют роль арбитра в отношениях между русскими и англичанами».

Эти слова наблюдателя с места были способны лишить Черчилля оставшейся еще у него смелости. Но из всех рассуждений посла он обратил внимание лишь на одно, что во всяком случае Соединенные Штаты выступят на стороне Англии в конфликте с русскими. Все остальное было лишь «выбором момента». Разве такой момент неизбежно не наступил бы, если бы «объяснение» Черчилля со Сталиным привело к конфликту?

В сущности, великим неизвестным для Черчилля был президент Трумэн. Черчилль очень рассчитывал на личный фактор. Когда Черчилль отправлялся в Потсдам, как он рассказывает в своих мемуарах, ему «не терпелось» встретиться с человеком, о котором он задавал себе вопрос: решится ли тот в конце концов отойти от идей своего предшественника и примкнуть к его идеям?

Итак, встреча с самого начала носила не слишком обнадеживающий характер. Трумэн прибыл в Берлин-Бабельсберг 16 июля, за день до Черчилля. На следующий день он принял главу британского правительства, сделавшего ему первый визит. Этот визит носил, скорее, протокольный характер. Во всяком случае, они не выезжали вместе, чтобы осмотреть столицу, лежавшую в развалинах. Через день они завтракали вдвоем; но, если следовать рассказу каждого из них, в их беседе не затрагивались темы, бывшие предметом многочисленных посланий, которыми они обменивались с тex пор, как Трумэн обосновался в Белом доме. Все же Черчилль, по-видимому, поддерживал разговор. Говорили об Объединенных нациях, о привилегиях английского короля, о дожде и хорошей погоде…

Такая же беседа имела место у Черчилля со Сталиным во время обеда, продолжавшегося с 20 часов 30 минут до 1 часа 30 минут ночи. Премьер-министр держался в рамках общих фраз, заметно, впрочем, стараясь польстить своему собеседнику. Он сказал Сталину, что британское правительство готово «приветствовать Россию как [новую] великую морскую державу» и что он (Черчилль) желал бы видеть, «как русские корабли будут пересекать мировые океаны». Что было очень великодушно с его стороны…

Между тем в этот момент Черчилль смотрел на мир и на будущее уже другими глазами. Разочарование, сомнения и неуверенность, которые одолевали его на пути в Потсдам, исчезли словно по мановению волшебной палочки. 16 июля, в канун открытия конференции, в Вашингтон пришла, как выразился Черчилль, «весть, способная потрясти мир», — весть о взрыве первой экспериментальной атомной бомбы в Аризоне.

Черчилль сразу же понял огромное политическое значение этого нового оружия. Он был в отчаянии от потери своего главного «козыря» — присутствия американских и британских войск в советской оккупационной зоне, а тут неожиданно у западных держав появился «козырь» гораздо более грозный, это невиданное устрашающее оружие, которое и вообразить никто не мог.

Кроме того, и это сейчас было наиболее важным, бомба делала излишней советскую помощь в войне против Японии, расчет на которую парализовал свободу действий Соединенных Штатов по отношению к СССР и сводил на нет усилия Черчилля склонить на свою сторону Трумэна.

«Вот оно — средство быстро положить конец второй мировой войне, а возможно, и многому другому» [117] W. Churchill. Op. cit. Vol. VI. .