Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

Этим «многим другим» была могущественная советская держава, какой она вышла из войны и которая теперь внезапно оказалась безоружной перед угрозой применения против нее этого нового оружия. Черчилль взвешивал последствия этого переворота. Соединенные Штаты могли теперь говорить другим языком с СССР. Они могли разговаривать на конференции с позиции силы.

Черчилль следующим образом резюмирует в мемуарах все свои размышления и расчеты:

«…Русские нам были больше не нужны. Конец войны с Японией не зависел больше от притока их армий для последнего и, возможно, длительного кровопускания. Нам не было нужды просить их об одолжении».

Через несколько дней после получения «великой вести» Черчилль набросал записку для Идена: «Совершенно ясно, что Соединенные Штаты в настоящее время не желают более участия России в войне против Японии».

Что касается Европы, то Черчилль надеялся на другое счастливое событие. Он пишет по этому поводу в своих мемуарах:

«Вся совокупность европейских проблем могла теперь рассматриваться по существу и в соответствии с широкими принципами Объединенных наций».

Поясняя смысл сказанного, Черчилль отмечает далее:

«Казалось, мы внезапно стали обладателями средства, способного сразу положить конец войне на востоке». Разумеется, но это средство, атомная бомба, «открывало» также и «гораздо более серьезные перспективы в Европе». Черчилль удачно выразил их в самом начале: «Новое оружие давало возможность быстро положить конец мировой войне… а также многому другому».

Все было обоснованно. «21 июля, — замечает в своих мемуарах Роберт Мэрфи, — на четвертом пленарном заседании конференции, на котором председательствовал Трумэн, мы заметили изменение в манере поведения президента, бросавшееся в глаза. Он казался гораздо более уверенным в себе, более решительно принимал участие в дискуссии, резко возражал против тех или иных утверждений Сталина. Очевидно, что-то случилось». Впрочем, такая же перемена произошла, по словам Мэрфи, и с Черчиллем [118] См.: Robert Murphy. Op. cit. Заметим, что Мэрфи присутствовал на заседании конференции в качестве одного из лиц, сопровождавших Трумэна. .

Действительно, изменение в поведении обоих глав правительств было следствием получения новых, дополнительных сведений о бомбе. 16 июля военный министр Стимсон, сопровождавший президента, получил только краткую телеграмму об успешном взрыве бомбы. Лишь спустя четыре дня со специальным курьером военного министерства прибыл подробный и точный доклад об успехе первого атомного эксперимента. Этот доклад, как отмечает тот же Мэрфи, «изменил поведение Трумэна и Черчилля». (Что касается последнего, то он не дожидался доклада, чтобы оценить политическое значение нового оружия и извлечь политический урок относительно того, каким должно быть отношение англо-американцев к русским.)

С этого момента Черчилль более не сомневался, что «мысли», на которые вдохновляла его бомба, «занимали» также умы американцев. Фактически теперь между Вашингтоном и Лондоном существовало полное единство в оценке ситуации, возникшей в результате появления нового оружия. Возможность его использования рассматривалась с политической точки зрения. Идеи Черчилля при этом были тождественны тем, которые восторжествовали в Вашингтоне.

Тогда обсуждался вопрос относительно того, следует ли применить его против Японии или надо взорвать бомбу в пустыне на территории Соединенных Штатов в качестве устрашающего предупреждения японцам с целью заставить их немедленно прекратить войну. Для Черчилля, разумеется, этот вопрос не вставал «ни на одно мгновение». Бомба должна была быть применена против Японии. Он так спешил — он всегда спешил, — что дал свое согласие на это в качестве британского премьер-министра «4 июля, еще до того, как имело место испытание» бомбы. По этому вопросу согласие в его правительстве было «единодушным и автоматически бесспорным» и он не слышал «никогда ни от кого других предложений» [119] Churchill Op cit. .

Он оправдывал эту спешку «гуманными» соображениями, что в конечном счете оправдывало и само применение бомбы.

«Предотвратить огромную и бесконечную бойню», «покончить с войной, дать миру мир, пролить бальзам на раны истерзанных народов, продемонстрировав непреодолимую силу ценой всего нескольких взрывов, казалось после всех мучений и опасностей чудесным избавлением…»

Но суть дела ясна. Применение атомной бомбы диктовалось соображениями политического порядка. Война с Японией была лишь предлогом. Она практически кончилась и была бы сразу же завершена с помощью вмешательства Советской Армии. Черчилль сам опровергает свои рассуждения в оправдание применения атомной бомбы, и опровергает самым категорическим образом, когда пишет в своих мемуарах:

«Было бы ошибочным полагать, что судьба Японии была решена с помощью атомной бомбы. Ее поражение стало неизбежным еще до того, как упала первая бомба, и было предопределено подавляющей морской мощью, уже это одно позволило захватить океанские базы, откуда могла быть предпринята завершающая атака, перед тем как принудить ее армию в метрополии к безоговорочной капитуляции».

За исключением Трумэна, который в своих мемуарах повсюду защищает тезис, что атомная бомба была применена исключительно с целью положить конец войне против Японии, все остальные, те, кто непосредственно или косвенно принимал участие в изготовлении нового оружия или способствовал его первому испытанию, выступали против этого, прекрасно отдавая себе отчет в ужасных политических последствиях этого шага.

Этот аспект проблемы в равной степени интересовал как Трумэна, так и Черчилля. Секрет бомбы эти двое ревниво хранили между собой. Сталин, как признает Черчилль в своих мемуарах, «был великолепным союзником в войне против Гитлера». Поэтому «ему следовало сообщить о великом новом факте, который доминировал над всем». Но это должна была быть только информация.

Раскрыть секрет существования нового оружия надо было внезапно, чтобы запугать Сталина. Если верить Черчиллю, вставал «щекотливый вопрос»: надо ли объявить эту новость Сталину немедленно или же дождаться конца конференции? И каким образом сделать это в первом случае? Ждать же конца конференции означало лишить себя сильнейшего «козыря», который позволял теперь англо-американцам оказать непреодолимое давление на русских.

Если верить тому, что Черчилль набросал в записке для своего Военного кабинета, Трумэн, по-видимому, решил сообщить Сталину новость, но колебался в выборе момента, «полагая, что лучше всего было подождать конца конференции». Это вполне возможно. Черчилль, тот, напротив, думал, что если президент «решил сообщить об этом Сталину, то лучше всего сделать это, сославшись на испытание». Когда бомбу применят, «будет трудно ответить на вопрос Сталина: «Почему нам не сообщили об этом раньше?»