Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

Это интервью вызвало сенсацию в Лондоне. «Таймс» выдала свои чувства резким комментарием. Прямые переговоры между Соединенными Штатами и Советским Союзом, писала газета, — это «отклонение от верного пути», возможность достичь соглашения — «иллюзия», а добрая воля советского правительства — всего лишь «пропагандистский маневр».

Но Вашингтон невозмутимо продолжал идти своим путем. 15 февраля 1949 года начались беседы между государственным департаментом и Кремлем. Они, видимо, ощутимо продвинулись вперед, поскольку британское правительство спустя месяц вновь вернулось к интервью, данному Сталиным. 27 февраля премьер-министр Эттли и его государственный министр Макнейл (Мак-Нил) заявили почти в одних и тех же выражениях в палате общин, что «при существующем положении вещей» заявления Сталина не позволяют начать переговоры между западными державами и Советским Союзом.

Интервью Сталина, по-видимому, действительно открыло дорогу для возобновления американо-советского диалога, именно это и тревожило Лондон.

Между тем у Лондона не было никаких оснований для беспокойства и недовольства. В то самое время, когда ставился вопрос о новом американо-советском сближении, государственный департамент занимался подготовкой создания Северо-атлантического пакта, к которому должны были примкнуть, все западные страны — включая, со временем, и «новую Германию», — и пакт этот собирались подписать со дня на день. Текст этого документа должен был быть опубликован 26 марта 1949 года.

Тем не менее в Лондоне к чувству удовлетворения примешивались и другие чувства. Преобладало соображение, что как только пакт будет подписан, Соединенным Штатам будет тем легче достигнуть сближения с Советским Союзом, опираясь на «позицию силы». Этим объясняли поразительное на первый взгляд параллельное осуществление обеих операций.

Задавали также вопрос, не собирается ли Америка использовать Европу против Азии, как она это уже однажды сделала в Ялте, по другим соображениям. Не обратится ли она, после того как соберет вокруг себя все западные страны Европейского континента, к Дальнему Востоку, который по-прежнему остается истинной задачей ее политики? С января 1949 года лицо Азии полностью преобразилось — огромный Китай стал коммунистическим. И если бы американцы ринулись в какую-либо азиатскую авантюру, то им надо было бы иметь «прикрытие» в Европе, несмотря на наличие атомной бомбы.

Во всех случаях Англии был бы нанесен ущерб. Так как все расчеты и все комбинации говорили об одном — будет иметь место сближение и двустороннее соглашение между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Ситуация со всех точек зрения была досадной для англичан, упустивших дважды (во время последовавших друг за другом «пражского» и берлинского кризисов) представлявшуюся возможность вызвать окончательный разрыв между Вашингтоном и Москвой, из которого они надеялись извлечь выгоду.

Черчилль тогда снова появился на сцене, чтобы на ставить американцев на «путь истинный». 23 марта 1949 года, спустя три года после Фултона, он выступил с речью в Бостоне. Его новая речь фактически дополняла прежнюю. Он учел новую ситуацию и вернулся к политике, которую он восхвалял в марте 1946 года.

«События, — сказал Черчилль, — показали, насколько обоснованными были предостережения, которые я счел своим долгом сделать вам в то время. Сегодня мнение изменилось, и я полностью согласен с большинством принятых мер».

Черчилль не оставил никаких сомнений относительно цели своих периодических выступлений. Что касается «мер», которые он одобрял: «доктрины Трумэна» и тому подобное, то он был настолько удовлетворен ими, что, несомненно, приписывал их воздействию своих «предостережений» в Фултоне. Если он вновь повторял их, то лишь для того, чтобы побудить американцев к твердости.

Однако если он снова приехал в Соединенные Штаты, то не для того, чтобы упиваться успехами своей политики, а чтобы закрепить их и преодолеть сопротивление, которое она все еще встречала, и главным образом для того, чтобы изложить свои идеи, без сомнения полагая, что он недостаточно сделал это в Фултоне. Колебания и зигзаги американской «новой политики» свидетельствовали о том, что верхи еще недостаточно «усвоили урок».

Черчилль выступал в Технологическом институте на тему «Двадцатый век, его надежды и их исполнение». Но по сути дела, это была филиппика против Советского Союза и «четырнадцати человек в Кремле», которых он обвинял в стремлении к мировому господству. Бостонская речь была более категорической, чем в Фултоне, в том смысле, что в Фултоне Черчилль просто восхвалял англо-американский военный союз, намечая контуры его программы, а в Бостоне он открыто подстрекал американцев готовиться к действиям для искоренения большевизма.

Без всяких околичностей он объявил во всеуслышание, что все «зло» проистекает из самого факта существования Советского государства и, следовательно, мир сможет вновь обрести покой только тогда, когда СССР не будет более существовать. Он сказал буквально следующее. « То, что нас столь удручает сегодня, это тот факт, что большевизм не удалось задушить еще в колыбели». В этом была главная «ошибка», допущенная государственными деятелями Антанты после первой мировой войны. Сам он сделал все, что мог, чтобы уничтожить Советскую Россию, применив свою политику «санитарного кордона». Если бы эта политика тогда достигла успеха, то сегодня не существовало бы коммунистической России.

Однако то, что не удалось сделать вчера, может быть сделано сегодня. «Союзники», те же самые, что и тогда, в состоянии «задушить большевизм». Ибо большевизм должен быть уничтожен, по мнению Черчилля, так же, как был уничтожен гитлеризм. «Крестовый поход» против первого так же оправдан, как и против последнего. «Мы имеем теперь дело, — говорил Черчилль далее, — с явлением столь же коварным, как Гитлер, но в определенных отношениях более грозным». Гитлер мог использовать только гордость расы господ и ненависть против евреев, в то время как «четырнадцать человек в Кремле» имеют «свою религию, направленную против бога», опираются «на самую большую армию в мире» и полны решимости осуществлять «империалистическую экспансию более широкую, чем это мог позволить себе кто-либо из царей».

Во всяком случае, для начала русские должны быть изгнаны из Европы. «Монгольские полчища, — протестовал «великий европеец» Черчилль, — снова пришли на своих лошадках». Бывший британский премьер-министр забыл, как он в свое время радовался тому, что «монгольские полчища» поспели в самый критический момент войны.