Элетер Дзелепи - Секрет Черчилля

Следует заметить, что Черчилль превзошел «доктрину Трумэна». Его уже не удовлетворяло «сдерживание» красной России, он хотел ее «изгнать» из Европы. Это была уже идея «отбрасывания» Советского Союза, которая позднее была включена в программу республиканской партии США. Кроме того, Черчилль xлaднoкровно предусматривал уничтожение СССР, признавая при этом, что последний обладает «самой большой армией в мире», Но, не сознаваясь в этом, он, без сомнения, имел в виду сверхоружие союзников — атомную бомбу. Благодаря этому оружию можно было бы сегодня успешно сделать то, чего не удалось достигнуть вчера.

Весь вопрос был в том, чтобы выбрать благоприятный момент для перехода к действиям. Для Черчилля все, что союзникам надо было обсуждать или решать, должно было делаться исходя из соображений «превентивной войны». Они должны были убедиться в том, что время работает не на них. «Часто хотят знать, — сказал он, — на нашей ли стороне время?» И Черчилль торжественно заявил: «Мы, безусловно, не располагаем неограниченным временем, чтобы решить вопросы, которые должны быть решены».

Имел ли он в виду конец атомной монополии Соединенных Штатов с того момента, когда русские в свою очередь будут обладать ядерным оружием? Вполне возможно. Такая перспектива должна была, конечно, угнетать Черчилля, ибо она уничтожала его мечту.

Правда, Черчилль поспешил добавить: «Я не думаю, чтобы к насильственным действиям можно было перейти в настоящий момент». Он, определенно, думал при этом о берлинском кризисе. Черчилль должен был знать, что генерал Клей, как мы увидим дальше, намеревался идти на прорыв «блокады» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но он должен был также знать, что это «насильственное действие» не имело шансов на успех, поскольку Вашингтон возражал против этого.

Черчилль не думал ни о чем другом, кроме «превентивной войны».

Чтобы заставить американцев почувствовать всю серьезность проблемы, возникшей в связи с существованием русского коммунистического государства, и понять необходимость стереть его с карты мира, он рассматривал проблему на примере Китая. Дальний Восток был предметом особой заботы Соединенных Штатов, а характер развертывавшихся там событий вызывал у них тревогу. Соединенные Штаты не должны, дескать, почивать на своих дипломатических лаврах: Атлантический пакт и «доктрина Трумэна». «Намереваемся ли мы выиграть войну?» — спрашивал он. Проблему этой войны нельзя решить, «если сосредоточить внимание только на Европе». Следует «учитывать также и Азию». И он безжалостно коснулся больного места Америки. «Самым большим бедствием после нашей совместной победы была гибель Китая в результате атак и интриг коммунистов».

Это последнее предупреждение в адрес американцев было выбрано весьма искусно. Связывая «китайскую проблему» с «советской проблемой», Черчилль надеялся сделать ее более ощутимой для американцев. Его доказательство было столь же простым, сколь и откровенным. Союзникам не удалось «задушить» красную Россию после революции, поэтому Соединенные Штаты проиграли партию в Китае. Следовательно, проиграв партию в Китае, Соединенные Штаты должны попытаться выиграть ее в Европе, беря всю проблему борьбы против большевизма в целом и подрубая корень «зла»— Советское государство.

Он не несет ответственности за сложившееся положение вещей, оправдывался Черчилль. Он «надеялся», что после войны Советский Союз будет иметь «доступ во все океаны мира», «ко всем источникам сырья», что «русские будут повсюду приняты как братья в счастливой семье». В заключение он подчеркивал эту идиллическую картину «сосуществования»: «Такой была наша цель, наш идеал!..»

Итак, винить было некого, кроме «четырнадцати человек из Кремля». Поэтому, заканчивая свою речь новым прославлением политики силы по отношению к СССР и патетическим призывом к единству и твердости «перед лицом тирании», Черчилль восклицал:

«Вперед, выполним нашу миссию и наш долг в страхе перед богом и никем больше».

(«Мы боимся бога и больше никого на земле». Таким был девиз и Вильгельма II.)

Несомненно, чтобы показать, что он говорит не только от своего имени и что изложенные им идеи не чужды британскому правительству, Черчилль воздал хвалу политике Бевина. Глава министерства иностранных дел тотчас же подтвердил, что достоин ее, заявив через день после этого, выступая в Национальном клубе прессы в Вашингтоне, что он полностью согласен с лидером консервативной оппозиции, когда тот говорит, что «время не обязательно работает на демократию».

Разумеется, новая речь Черчилля вызвала много откликов в Соединенных Штатах. Но ее практический результат был незначительным. Его намерение снова настроить американцев против русских было слишком явным. Тем самым он вновь подтвердил репутацию, которая уже утвердилась за ним и в Москве и в Вашингтоне. И там и здесь было уже давно известно, что именно Англия поддерживает напряженность между Востоком и Западом и что, если бы не ее враждебное отношение, если бы не систематические обструкция и интриги с ее стороны, русские и американцы кончили бы тем, что пришли бы к согласию.

Во время своих бесед в мае 1948 года с новым послом Соединенных Штатов в Москве генералом Беделлом Смитом Сталин упрекнул американцев в том, что они «решительно равняются» на Великобританию. А когда посол спросил его, почему он полагает, что какая-то держава или группа держав якобы угрожает Советскому Союзу, Сталин ответил ему сразу: «Из-за Черчилля».

Бостонская речь была последним наступлением Черчилля и не привела ни к чему. Он не смог помешать новому американо-советскому сближению, несмотря на последнюю возможность, которая должна была вскоре представиться в Берлине.

Берлинский кризис, начавшийся в связи с «блокадой Берлина», действительно являлся последней «возможностью» для тех, кто стремился к войне. Из откровений, содержащихся в книге генерала Клея («Решение в Германии»), известно о всех перипетиях этой истории, главным героем которой был, впрочем, сам американский главнокомандующий оккупационных войск в Германии.

Его рассказ свидетельствует о том, что, как только начался берлинский кризис, он ухватился за эту единственную «возможность», которую нельзя было упускать, поскольку здесь были налицо все элементы открытого конфликта с Советами. Берлинский кризис, возникший вследствие блокады города, претерпел такое превращение, что утратил всякую связь со своей первоначальной причиной.

В основе кризиса, по мнению западных держав, лежала «советская агрессия», начавшаяся с «блокады Берлина» и «угрожавшая» распространиться на всю Европу. В действительности ничто в поведении русских не оправдывало такое мнение. Клей первым признал в своей книге «старание, с каким русские избегали любого жеста, который мог бы спровоцировать больше чем пассивное сопротивление со стороны западных держав».