Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Случилось это в 1953 году, уже после восстановления смертной казни. По беглецам открыли огонь, как только они пересекли территорию зоны. Вот как описывает тот же самый случай Жигулин уже в автобиографической повести «Чёрные камни»:

«…Меня сильно ударило в левую руку (камень, что ли? — мелькнуло в уме), и я потерял сознание.

От пулемётной стрельбы весь лагерь проснулся. Один из бараков находился почти возле запретной проволоки, метрах в пяти и параллельно ей, напротив нас, лежавших в совсем неглубокой старой траншее. В окна барака было видно, что все мы лежим неподвижно, но пулеметчики, “как бы резвяся и играя”, прохлёстывают по нам очередь за очередью. Стрельба эта, как рассказывали мне потом, длилась минут двадцать. Затем к нам подошли поднятые по тревоге солдаты и офицеры охраны, лагерное начальство, надзиратели.

Я очнулся, когда меня волокли за ноги. Первая мысль была: почему включился свет? Потом я услышал множество голосов. Кто-то спросил:

— Все дохлые?

— Все, товарищ капитан.

— Это хорошо. Обыскать и положить возле ворот в зоне, чтобы все видели. И пусть лежат, пока не завоняют.

— Они быстро не завоняют, товарищ капитан. Температура ещё долго будет минусовая или около нуля.

— Ничего. Если и завоняют — это не беда. Это даже лучше в смысле культурно-воспитательной работы.

Я понял, что жив, но, разумеется, глаз не открыл и не пикнул… Волокли меня двое… Голова билась голым затылком о камни. Света (сквозь веки) и шума было много — десятки голосов.

— Откройте ворота!..

Огни прожекторов у вахты. Ах, скорее бы заволокли в зону! Не дай бог обнаружить стоном, что ты живой, — полоснут из автомата, добьют».

Стоп! А вот это — момент интересный. Почему Жигулину было так важно, чтобы его занесли в зону? Не всё ли равно, где тебя добьют… Пояснения даёт сам автор:

«Заволокли, бросили. Проскрипели закрывающиеся ворота. Теперь вся охра с оружием осталась за воротами, за зоной. Заходить в любую — жилую или рабочую — зону с оружием строго запрещалось и охре, и лагерной администрации».

Да, могут избить, покалечить — но не убьют. Таков порядок, и он соблюдался даже в расстрельные времена.

Хотя порою беглецам сохраняли жизнь по иным соображениям. По воспоминаниям некоторых лагерников, за живого беглеца полагалось денежное вознаграждение (его можно было далее использовать в качестве раба), а за мёртвого — «моральное поощрение» в виде грамоты, очередной лычки и т. п. Владимир Высоцкий отразил это в песне «Побег на рывок», посвящённой своему другу — легендарному зэку Вадиму Туманову, по мотивам рассказа которого и было создано это произведение:

Но это уже — другая история. Что же касается варианта песни «По тундре», где лагерники бегут, убивая охранника, а затем невредимыми доставляются в зону той же самой охраной, подобная версия не могла возникнуть ранее второй половины 1947 года: иначе всё изложенное воспринималось бы как абсолютная нелепость.

Собственно, в «блатном пионерском варианте» подобная нелепость всё равно существует, учитывая суровые гулаговские реалии, о которых мы говорили выше. Однако на сайте «В нашу гавань заходили корабли» я встретил редкий и неожиданный вариант:

То есть выходит, что «вертухай» был всего лишь ранен!

Однако порою участников вооружённых побегов брали живьём и судили. Так было, например, в случае с побегом группы Ивана Тонконогова в 1948 году. Из двенадцати человек в живых осталось двое, и они получили дополнительные сроки. Один из них, Солдатов, освободился в 1957 году.

Впрочем, меня не покидает мысль о том, что «вертухая» в песню вставил лично Андрей Макаревич в конце 1990-х. Во всяком случае, ранее подобная версия не встречалась ни у кого, не была на слуху, а после 1996 года она появляется в целом ряде сборников «блатной песни». Конечно, я могу и ошибаться. Но для песни, которая существует в десятках различных вариантов, это не так важно. Тем более что и в других куплетах песни встречаются значительные разночтения.

Одно из них — в эпизоде с задержанием беглецов:

Именно в таком виде исполняли куплет Олег Басилашвили и Валентин Гафт в фильме Эльдара Рязанова «Небеса обетованные». Напомню, что в комедии они играли бывших политических узников сталинского ГУЛАГа Дмитрия Логинова и Фёдора Елистратова.

Однако заметим: как раз «политики», «враги народа» предпочитали из лагерей не бегать. В значительной мере это были «люди системы»: бывшие коммунисты, комсомольцы, советские работники, воспитанные новой страной в рамках новой идеологии. Да, они считали, что осуждены неправильно, но надеялись на восстановление справедливости, на реабилитацию. Впрочем, и других причин отказаться от побегов было достаточно. Обо всём этом пишет Александр Солженицын:

«Наверно, в ГУЛаге посчитали однажды и убедились, что гораздо дешевле допустить в год утечку какого-то процента зэ-ка зэ-ка [4] Словом «зэ-ка» в документах ГУЛАГа часто обозначали одного заключённого, а «зэ-ка зэ-ка» — группу или общность лагерников. В мемуарах и исследованиях чаще всего используется форма «зэк/зэки» или «зек/зеки». , чем устанавливать подлинно строгую охрану всех многотысячных островков.

К тому ж они положились и ещё на некоторые невидимые цепи, хорошо держащие туземцев на своих местах.

Крепчайшая из этих цепей — общая пониклость, совершенная отданность своему рабскому положению. И Пятьдесят Восьмая, и бытовики почти сплошь были семейные трудолюбивые люди, способные проявлять доблести только в законном порядке, по приказу и с одобрения начальства. Даже и посаженные на пять и на десять лет, они не представляли, как можно бы теперь одиночно (уж боже упаси коллективно!..) восстать за свою свободу, видя против себя государство (своё государство), НКВД, милицию, охрану, собак; как можно, даже счастливо уйдя, жить потом — по ложному паспорту, с ложным именем, если на каждом перекрёстке проверяют документы, если из каждой подворотни за прохожим следят подозревающие глаза. И настроение общее такое было в ИТЛ: что вы там с винтовками торчите, уставились? Хоть разойдитесь совсем, мы никуда не пойдём: мы же — не преступники, зачем нам бежать? Да мы через год и так на волю выйдем! (амнистия!..) К. Страхович рассказывает, что их эшелон в 1942 г. при этапировании в Углич попадал под бомбежки. Конвой разбегался, а зэки никуда не бежали, ждали своего конвоя».