Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Под сталинскими соколами автор подразумевал не боевых лётчиков военных лет (именно за ними в советской пропаганде закрепилось это гордое название), а бывших бойцов и командиров, попавших в лагеря после войны.

И вот тут я решительно не соглашусь с вышеупомянутыми исследователями. «Вояки» представляли собой несколько иное явление, нежели «контрики» в целом. Часть из них в первые послевоенные годы, к сожалению, влилась в ряды советского криминального мира. Попав в лагеря, с 1947 года немало таких людей становились «суками», помогая начальству зон бороться против воров (хотя, по большому счёту, «суками» в классическом понимании эти бывшие фронтовики не были, поскольку не являлись допрежь ворами, а потому и не могли порвать с воровскими традициями). Другие образовали в ГУЛАГе особую «масть», которая так и называлась — «вояки». В воспоминаниях многих лагерников можно встретить упоминание о таких сидельцах, с которыми воры предпочитали не связываться.

Так вот, бывшие военные нередко вместе с блатными уходили в побеги, поднимали вооружённые восстания. А между тем большинство таких «вояк» «чалились» именно по политической 58-й статье за измену Родине, шпионаж, контрреволюционную деятельность, восхваление иностранной техники и прочее! «Политиками» были и повстанцы всех видов, которые воевали на стороне гитлеровской Германии — от власовцев до бандеровцев. Даже немало уголовников попадали в лагеря по политическим статьям.

Да, конечно, песня «По тундре» по настрою, тональности изначально всё-таки была блатной. Однако не будем сбрасывать со счетов и «политиков», и «бытовиков». О них нам ещё предстоит поговорить отдельно.

Пришла пора наконец поговорить о побегах. Куда же без них в такой специфической песне? Разумеется, у многих побегушников были свои причины рваться на волю. Однако стремление к свободе для человека — чувство отчасти иррациональное. Поэтому порою бежали даже люди, которым не было смысла совершать подобный поступок. Случались побеги за несколько месяцев до освобождения, или у «малосрочников», которые, как говорится, «свой срок могли на одной ноге у параши отстоять». В «Архипелаге ГУЛАГ» по этому поводу замечено:

«Чехов говорит, что если арестант — не философ, которому при всех обстоятельствах одинаково хорошо (или скажем так: который может уйти в себя), то не хотеть бежать он не может и не должен!

Не должен не хотеть! — вот императив вольной души. Правда, туземцы Архипелага далеко не таковы, они смирней намного. Но и среди них всегда есть те, кто обдумывает побег или вот-вот пойдёт. Постоянные там и сям побеги, пусть неудавшиеся — верное доказательство, что ещё не утеряна энергия зэков».

Существовало общее определение побега — «переменить участь» (или «поменять судьбу»). Выражение старое, каторжанское, но вот дожило до сталинских времён. А ещё весёлый лагерный люд говаривал в таких случаях издевательски: «Остался должен прокурору». Впрочем, ту же самую присказку использовали в отношении тех, кто умер в лагере, недотянув до конца срока: «Это был один из товарищей Спирина, голодное изнурение которого дошло уже до необратимой степени “Д-3”, и он, пролежав в нашей больнице месяца полтора, умер. Про него ещё говорили, что он “остался должен” прокурору больше двенадцати лет» (Григорий Демидов. «Дубарь»).

Однако были и свои, региональные особенности. Как писал Жак Росси в «Справочнике по ГУЛАГу»: «В умеренной полосе СССР самым благоприятным сезоном для побегов считают весну и лето. В Заполярье же предпочитают ждать, пока замёрзнут непролазные болота и исчезнет мошкара, а снежный покров тундры станет твёрдым».

На Колыме побег называли — «уйти во льды» или «встать на лыжи» («лыжи навострить» — подготовиться к побегу). Это означало чаще раннюю весну. Однако бегали и коротким (два месяца) колымским летом. Так что существовал и другой вариант обозначения побега — «уйти во мхи».

Вот что пишет по этому поводу Варлам Шаламов в очерке «Зелёный прокурор»:

«Неволя становится невыносимой весной — так бывает везде и всегда… Путешествие по тайге возможно только летом, когда можно, если продукты кончатся, есть траву, грибы, ягоды, корни растений, печь лепёшки из растёртого в муку ягеля оленьего мха, ловить мышей-полёвок, бурундуков, белок, кедровок, зайцев…»

Кстати, о «зелёном прокуроре». Это ироническое выражение тоже возникло ещё на царской каторге и стало традиционным для многих поколений сидельцев. Солженицын отмечает: «“Зелёным прокурором” называют зэки побег. Это — единственный популярный среди них прокурор. Как и другие прокуроры, он много дел оставляет в прежнем положении, и даже ещё более тяжёлом, но иногда освобождает и вчистую. Он есть — зеленый лес, он есть — кусты и трава-мурава».

В Воркуте под «зелёным прокурором» подразумевались поздняя весна и лето. То есть «когда тундра наденет свой зелёный наряд».

Впрочем, если говорить о республике Коми и о Воркуте с окрестностями, надо заметить, что песенные побегушники выбрали не лучший способ — по тундре, да ещё по железной дороге… Понятно, что от тундры никуда не деться. И Воркута в тундре расположена, и многие другие лагеря. В этом смысле характерен отрывок из «Истории одной зечки» Екатерины Матвеевой:

«…Около неё уселась сама Манька Лошадь — воровка в законе, уважаемая всей воровской кодлой.

— Инта скоро! — сказала она…

— А Воркута когда? — спросила Надя…

— Воркута — это дальше. Сперва ещё Кожва, Печора, Абезь, потом Инта, а потом уж Воркута.

— А что, и в этих местах лагеря?

— Ещё какие! На Кожве, к примеру, лесоповал — страсть. Зеки там, как муховня, дохнут, работа — каторжная, еда…!

— Сколько тащимся, и всё лагеря да лагеря…

— Считай, от самого Горького; Унжлаг, Каргополаг, а уж от Котласа сплошь лагеря, до самой Воркуты одни вышки да проволока».

Песенные беглецы могли «оторваться» из любого лагеря, расположенного в окрестностях дороги «Воркута — Ленинград». Но скорее всего довольно близкого к тайге: об этом можно судить по некоторым деталям. Хотя бы по строке «Эта тундра без края, эти редкие ели». Дело в том, что в тундре ели, равно как и деревья иного рода, не растут: это просто невозможно в условиях вечной мерзлоты и постоянных жутких ветров. Один из пользователей Интернета даёт следующее пространственное описание: «Вокруг Воркуты уже за 4–5 часов на поезде до неё сплошная тундра». А вот что вспоминает поэт Виктор Василенко о лагере в Инте, где он отбывал свой срок в 1951 году: