Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Лукавство Павловского становится отчётливым, когда оказывается, что он стыдливо «отсёк» часть документа, где особо подчёркивалось: Таганка реорганизована в тюрьму ГУГБ «с преимущественным содержанием в ней лиц, арестованных УГБ УНКВД Московской области»! Другими словами, в составе НКВД за Таганкой особо закреплялся статус именно областной тюрьмы, а ни в коем случае не центральной! То есть если бы песня о «старой центральной тюрьме» родилась в 1939 году, она явно не имела в виду Таганку. Да и с другой стороны: даже если вдруг принять версию Павловского, всё равно получается нелепость. Тюрьма лишь год как центральная, а о ней уже поют как о «старой центральной»… Ерунда полная.

Кстати, в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси тоже отмечается: «Таганка или Таганская тюрьма Московского обл. управления НКВД-МВД — старая московская тюрьма в Пролетарском районе Москвы, 4-этажное здание с галереями внутри, с натянутой металлической сеткой для предупреждения попыток самоубийства». Напомним, что НКВД было преобразовано в МВД СССР 18 марта 1946 года. То есть, согласно Росси, и до этого, и после Таганка оставалась областной тюрьмой. Спорить с этим бессмысленно, поскольку то же самое гласит и приказ НКВД СССР № 025 1938 года.

Позвольте! Что же выходит? Во всех вариантах песни указывается «старая тюрьма центральная». Но если Таганская тюрьма никогда центральной не являлась — исключая несколько лет перед самым её сносом, — выходит, неведомые сочинители из числа арестантов были «не в курсе дела»? Это дикое предположение отметаем с порога. Но тогда как объяснить этот странный эпитет?

И вот тут позволю себе повторить уже заданный вопрос: а вы уверены, что изначально речь шла именно о Таганской тюрьме? Если всё ещё уверены, познакомимся с новой порцией фактов и цитат.

Начнём, пожалуй, со спорного. С апреля по июнь 1979 года в журнале «Наш современник» публикуется роман Валентина Пикуля «У последней черты», который затем выходит отдельным изданием под названием «Нечистая сила». Роман был посвящён Григорию Распутину и «распутинщине» и вызвал небывалый скандал. Но нам интересен всего лишь небольшой эпизод из него:

«На квартире Бадмаева, где он решил укрыться, сидел Курлов, распевая блатные песни. Это удивительно, что человек, всю жизнь сажавший других по тюрьмам, обожал тюремную лирику… Закрыв глаза, жандармский генерал с большим чувством выводил:

Какой любопытный поворот! Вовсе не о Таганке речь идёт, а о Централке — то есть о центральной тюрьме, централе, коим Таганка во время «распутинщины» уж точно не являлась.

Мне могут возразить: это же художественное произведение, Пикуль себе и не такие вольности позволял! Допустим. Но годом раньше Пикуля в Париже бывший сиделец, филолог, писатель, собиратель блатного и лагерного фольклора Андрей Донатович Синявский публикует известное эссе «Отечество. Блатная песня», где опять-таки вместо Таганки фигурирует совершенно другое название:

То есть и Синявский отдаёт предпочтение «Центральной», несмотря на то, что к тому времени активно исполнялся вариант с «Таганкой» из двух куплетов, который наиболее известен и популярен в народе («Цыганка с картами, дорога дальняя» и «Я знаю милая, больше не встретимся»). Значит, Андрей Донатович за решёткой слышал песню в иной версии, без упоминания Таганки?

И не он один. Гулаговский сиделец Николай Мурзин вспоминает 1948 год:

«По двору Киевской центральной пересыльной тюрьмы разрешалось ходить сколько желаешь…

С подоконников, из окон свисают сотни, тысячи арестантов. Они перекрикиваются, балагурят, находят себе “подружек”.

Вот одна из них поёт, сидя на окне, так что голос её слышен всюду. Она неплохо поёт, у неё есть голос. Только нет будущего:

И ещё что-то:

Та же картина в мемуарах киносценариста Валерия Фрида «Записки лагерного придурка». В 1945–1950 гг. Фрид находился в Краснопресненской пересыльной тюрьме и вспоминает:

«Там, на Красной Пресне, я впервые услышал знаменитую “Централку” — или “Таганку”, кому как нравится. Её очень трогательно пели на верхних нарах:

Как легко убедиться, Фрид тоже считает «настоящей арестантской» песню с Централкой, а о Таганке упоминает в качестве уступки новым поколениям исполнителей.

К концу 1940-х — началу 1950-х гг. относится и отрывок из мемуаров Ады Федерольф «Рядом с Алей». Ада Александровна тогда отбывала пожизненную ссылку в Туруханске вместе с дочерью Марины Цветаевой Ариадной Эфрон, которой и посвящены воспоминания:

«В Туруханске в те годы у Али еще было приятное меццо-сопрано, и она прекрасно пела на спевках в своём клубе и народные песни, и злободневные частушки.

Дома она вспоминала тюремную песню:

Но это всё — послевоенные годы. А вот Юрий Герман написал свои повести «Лапшин» и «Жмакин» в 1937–1938 гг. и только позднее объединил их в большой роман «Один год». В одном из эпизодов с уголовником Алексеем Жмакиным звучит и «Централка»:

«Какие-то обрывки старых, полузабытых песен шумели у него в ушах, он отгонял их, но они лезли вновь и вновь:

А теперь попробуем разобраться. Сначала склоню перед читателем свою повинную голову и приведу собственные размышления — комментарий к тексту песни «Централка» в сборнике блатных песен, выпущенных в 2001 году ростовским издательством «Феникс». Писал я следующее:

«Централка — это один из вариантов “Таганки”. Видимо, зэки переделали “Таганку” в “Централку”, чтобы расширить “географию” песни. “Централкой” можно назвать любую крупную пересыльную тюрьму любого города — “централ”. Однако “Таганка” всё-таки осталась песенной арестантской классикой. Впрочем, некоторые арестанты, напротив, утверждают, что именно “Централка” была первоосновой, а “Таганка” — более поздний вариант…»