Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Таким образом, 1939 год как время создания тюремного танго совершенно отпадает. Остаётся либо царская Россия начала века (причём довольно короткий период с 1913 года, когда империю охватила эпидемия танго), либо — с натяжкой — период с 1920 по 1933 год, когда в Советской России наблюдался достаточно либеральный порядок предоставления свиданий в местах лишения свободы, вплоть до убийства Кирова в 1934-м, которое повлекло за собой раскручивание витка репрессий и, соответственно, «закручивание гаек» внутреннего распорядка.

На мой взгляд, более всего подходит именно 1933 год (или немногим ранее). К такому выводу подталкивает прежде всего то, что именно в это время появляется и расцветает жанр польского танго, который послужил образцом для неведомых сочинителей-арестантов. Разумнее предположить, что «Цыганка с картами» представляет собой переделку вполне конкретного танго, однако пока подтверждений этому не найдено. Остаётся, правда, «судьба кандальная» и «бубновый туз», которые вроде бы должны нас отослать именно в Россию дореволюционную. Но, во-первых, как мы уже говорили, с 1943 года в СССР были воссозданы каторжные работы — и с кандалами, и с «бубновыми тузами», поэтому речь может идти о варианте песни, переделанном «политиками». Во-вторых, вспомним строки с пиковой дамою и бубновым тузом из стихотворения Сергея Есенина 1925 года. И наконец, то, что «бубновый туз» даже в сталинскую эпоху использовался как общий символ мест лишения свободы (возможно, в том же смысле использованы «судьба кандальная» и «кандальный звон»).

А вот сейчас, дорогой читатель, тебя ожидает лёгкий… как бы это сказать… культурный шок. Во всяком случае, неожиданный поворот в расследовании «таганского детектива», которого ты вряд ли ожидал.

Итак, до сих пор я последовательно опровергал доводы Полянского. Логично предположить, что я отношусь к версии о «польском следе» как к недостоверной и нелепой. Но это не так. Напротив, я считаю направление мыслей Яна Полянского в целом верным. Он верно уловил очевидную связь «Таганки»/«Централки» с эстетикой, жанровыми особенностями, формой и содержанием довоенного польского танго.

Мы называем это танго польским, хотя есть смысл рассматривать явление значительно шире — и как русское эмигрантское, и как латвийское (Оскар Строк), немецкое, даже скандинавское. Польский музыковед Ежи Плачкевич справедливо замечает, что большинство композиторов и поэтов, которые творили в жанре польского танго, были еврейского происхождения. Поэтому, по большому счёту, можно было бы говорить и о феномене еврейского танго. Эти авторы привнесли особую нотку еврейской печали, тоски «народа рассеяния», свойственную в немалой степени «клейзмеру» — национальной инструментальной музыке небольших ансамблей, где ведущими были скрипка, виолончель, кларнет, цимбалы. Не случайно титул «короля танго» по сей день носит Оскар Давидович Строк, создавший больше трёх сотен произведений этого жанра. Между тем Строк родился в Латвии, творчество его большей частью было связано с Ригой и затем — с Советской Россией.

Всё так. Однако именно Польше мы обязаны изысканным, утончённым, изломанно-болезненным танго, которое резко отличается от классического аргентинского. И стилистика арестантской песни «Цыганка с картами» со всей определённостью указывает: в основе произведения лежит именно польское танго — явление уникальное, которое не существовало до начала 1930-х годов. Одно только это обстоятельство ставит жирный крест на предположениях о дореволюционном прошлом «Таганки».

Танго возникло в Польше, как и в России, незадолго до начала Первой мировой войны. Первые собственно польские произведения подобного рода подражали классическим образцам аргентинского танго. Однако бум танго «местного розлива» начинается чуть позже, с конца 1920-х годов. И довольно быстро в Польше формируется танго особого типа, отличное от аргентинского.

На чём основано аргентинское танго? Поначалу у себя на родине (где оно появилось в 1880-е годы) оно возникло и пользовалось особой любовью в криминальной, порочной среде. Его обожали уличные преступники и сутенёры. Затем оно обрело популярность среди высшей иерархии преступного мира. Последнее замечание относится и к одному из самых популярных образчиков аргентинского танго — «Початок маиса» Анхеля Виллольдо. Его название «El Choclo» к кукурузе (маису) имеет отдалённое отношение. Как рассказала после смерти композитора его сестра Ирена Виллольдо, автор посвятил танго одному из самых свирепых криминальных авторитетов Буэнос-Айреса, носившему эту кличку. Своё прозвище тот получил за светлый цвет волос, который в Аргентине называют «кукурузным» (а в России — «пшеничным»). Он «держал» район Буэнос-Айреса Хунин-и-Лаваль, где находились публичные дома, и собирал дань со всех местных сутенёров. Любопытно, что в русской «низовой» версии текста «E1 Choclo» — «На Богатяновском открылася пивная» (с 1950-х годов более популярен вариант с Дерибасовской) рассказывается как раз история сутенёра («шмаровоза») и его девочек.

В отличие от аргентинского, из польского танго полностью исчезает взрывной надрыв, порывы жестокой страсти, агрессия, душевные бури и пожары. Ежи Плачкевич отмечает: «С каждым проходящим годом особенности польского танго всё меньше и меньше походили на свой аргентинский прототип. Чем больше танго было написано в качестве местной продукции, тем меньше становился интерес к зарубежной. Ритмическая основа польского танго была деликатной и обычно медленной. Оркестровка оставалась в тени первого голоса — запоминающейся мелодии… Танго стало своего рода сентиментальной экспрессией с меланхоличным и даже депрессивным мотивом. Таковыми были темы стихов, и музыка явно соответствовала текстам по настроению. В припевах было что-то, что можно назвать “душераздирающей” эссенцией, и это, я думаю, способствовало их повышенной популярности, а популярность привела, как обычно, к увеличению спроса на новые произведения в этом плане. Другими словами, настроения тоски и ностальгии были на переднем плане в танго, созданных польскими композиторами». Так вот, именно на такую музыку и легли слова «Таганки».

Для нашего очерка крайне важно и то, что жанр польского танго возник… под явным влиянием русской музыкальной культуры. Тот же Ежи Плачкевич пишет об этом (разумеется, как истинный поляк, походя выливая поток грязи на «клятых москалей»):

«Большинство из тех композиторов и поэтов, родившихся в Польше и получивших польское артистическое и музыкальное образование, на самом деле были еврейского происхождения и много лет жили под бременем русской оккупации и влияния. Эти обстоятельства до некоторой степени объясняют их художественный выбор и склонность к ностальгическим краскам в созданной ими музыке».