Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Все эти переделки старой воровской песни объединяет опять-таки точная привязка ко времени действия: указание на некий «строгий закон», утверждённый в августе. Совершенно очевидно, что речь идёт о знаменитом постановлении ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». В народе его именовали «указ семь восьмых», «указ семь-восемь» (седьмое число восьмого месяца), «закон о колосках» (часто с уточнением — о двух, трёх, пяти колосках).

Постановление от 7 августа было принято по инициативе Сталина. Вождь писал Кагановичу и Молотову 20 июля 1932 года:

«За последнее время участились, во-первых, хищения грузов на желдортранспорте (расхищают на десятки млн руб.), во-вторых, хищения кооперативного и колхозного имущества. Хищения организуются главным образом кулаками (раскулаченными) и другими антиобщественными элементами, старающимися расшатать наш новый строй. По закону эти господа рассматриваются как обычные воры, получают два-три года тюрьмы (формально!), а на деле через 6–8 месяцев амнистируются. Подобный режим в отношении этих господ, который нельзя назвать социалистическим, только поощряет их по сути дела настоящую контрреволюционную “работу”. Терпеть дальше такое положение немыслимо. Предлагаю издать закон… который бы:

а) приравнивал по своему значению железнодорожные грузы, колхозное имущество и кооперативное имущество — к имуществу государственному;

б) карал за расхищение (воровство) имущества указанных категорий минимум десятью годами заключения, а как правило — смертной казнью;

в) отменил применение амнистии к преступникам таких “профессий”.

Без этих (и подобных им) драконовских социалистических мер невозможно установить новую общественную дисциплину, а без такой дисциплины — невозможно отстоять и укрепить наш новый строй».

Постановление от 7 августа 1932 года предусматривало за хищение колхозного и кооперативного имущества и грузов на железнодорожном и водном транспорте — расстрел с конфискацией имущества, который при смягчающих обстоятельствах заменялся лишением свободы на срок не менее 10 лет с конфискацией имущества. Осуждённые не подлежали амнистии.

На самом деле ответственность ужесточалась не столько для того, чтобы сбить уровень преступности в целом, сколько для стабилизации положения в сельском хозяйстве. Ведь последствием коллективизации стал чудовищный голод 1932–1933 гг., который наступил в результате принудительных сталинских хлебозаготовок. Из закромов выгребалось даже зерно, предназначенное для сева. Валовой сбор зерна резко сократился, урожайность зерновых упала почти в полтора раза. Политика по принудительному обобществлению скота привела к тому, что единоличники и колхозники массово бросились забивать живность. С осени 1931 года убыль происходила в основном за счёт колхозных и совхозных стад.

Драконовские меры, которые вводились «указом семь-восемь», были направлены прежде всего против колхозного крестьянства. Сокрытие зерна, забои скота в коллективных хозяйствах расценивались как «хищение кооперативной и колхозной собственности». Не зря постановление назвали «закон о колосках»: на первых порах крестьян хватали и осуждали даже за то, что они после сбора зерновых подбирали оставшиеся на поле колоски. Анализ большинства дел, возбуждённых по «закону семь-восемь», показывает, что среди осуждённых преобладали крестьяне, причём в основном колхозники.

Однако сказанное выше не значит, что постановление не коснулось профессионального уголовного мира. Разумеется, коснулось. По «указу семь восьмых» сажали и железнодорожных воров, и магазинных, и «медвежатников», и прочих уркаганов, которые покушались на государственную, колхозную и кооперативную собственность. Но всё дело в том, что блатным не было смысла особо возбуждаться. То есть поначалу, разумеется, постановление нагнало на них жути: ну как же, за кражу — «вышка»! Однако тревога оказалась, мягко говоря, ложной.

Уже постановление Президиума ЦИК от 27 марта 1933 года смягчает санкции и требует не привлекать к суду по «закону о колосках» «лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств». А 11 декабря 1935 года Прокурор СССР Андрей Вышинский обратился в ЦК, СНК и ЦИК с предложением о пересмотре дел осуждённых по постановлению от 7 августа. Верховный суд, Генпрокуратура и НКВД СССР проверили правильность применения постановления в отношении всех лиц, осуждённых до 1 января 1935 года. Было рассмотрено более 115 тысяч дел, более чем в 91 тысяче случаев применение закона от 7 августа признано неправильным, на этом основании свободу получили 37 425 человек, ещё находившихся в заключении.

Впрочем, профессиональные преступники, судя по всему, вряд ли удостоились такой чести. Зато для них важнее другое: на практике по «закону о колосках» мало кому давали десять лет. Это совершенно очевидно: на 1 января 1939 года в лагерях НКВД находилось всего 27 313 лиц, осуждённых по постановлению от 7 августа 1932 года. Даже если предположить, что все они осуждены именно в 1932 году (что само по себе нелепо, ибо многие получили срок и позже), получается совсем незначительное число. При этом следует учесть, что «червонец» давали тем, кому «вышку» заменяли лишением свободы. А это происходило в подавляющем большинстве случаев. Так что вынесение смертных приговоров носило скорее пропагандистский характер.

То есть мы видим, что «суровый закон» на деле оказался не таким уж суровым. Для уркаганов куда страшнее была статья 35 УК РСФСР, вступившая в действие 20 мая 1930 года, то есть двумя годами ранее «указа семь-восемь». Она предусматривала «удаление из пределов отдельной местности с обязательным поселением в других местностях… в отношении тех осуждённых, оставление которых в данной местности признаётся судом общественно опасным». Такое удаление было связано с исправительно-трудовыми работами и назначалось на срок от трёх до десяти лет.