Виталий Познахирев - Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг.

Возвращаясь к турецким военнослужащим, надо заметить, что сразу же после пленения оттоманы обыскивались на предмет наличия у них оружия и документов. Если «обстановка позволяла» русскому солдату, а тем более — казаку, обобрать пленного, то в большинстве случаев он это делал, и отрицать данный факт было бы по меньшей мере нелепо. С другой стороны, личный обыск не всегда оказывался результативным. В частности, в 1914–1917 гг. аскеры и в плену нередко ухитрялись оставлять при себе ножи, что они, впрочем, ухитрялись делать в ходе всех русско-турецких войн. Порой при обыскиваемых оставались и служебные документы, как, например, у майора Мехмеда Садыка, плененного в октябре 1914 г. на Черном море [168] РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 2. Д. 435. Л. 6. .

В отношении находящихся у пленника денег общего подхода, даже в пределах одного ТВД, не существовало. Так, черноморцы в одних случаях изымали у турка все денежные средства, оставляя ему расписку. В других — действовало правило, что средства эти «не подлежат отобранию, если только по размеру суммы не возникает предположения, что обнаруженные деньги являются казенным имуществом» [169] Там же. Ф. 417. Оп. 2. Д. 2109. Л. 242об. . В отношении судоводителей такие предположения подтверждались или опровергались Севастопольским призовым судом. К примеру, в июле 1915 г. он признал «неподлежащими конфискации» 16 турецких лир, изъятых у пленных капитанов шхун «Барбаросса» и «Нимет-Худа», и постановил возвратить их владельцам «в качестве частной собственности» [170] Там же. Ф. 609. Оп. 3. Д. 512. Л. 86. . Напротив, 13,5 лир, изъятых у капитана шхуны «Бергюзар», суд в июле 1916 г. постановил конфисковать в пользу казны, как «составляющие часть прибыли и дохода от транспортной операции и непредназначенные для собственного употребления пассажиров и команды» [171] РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 3. Д. 518. Л. 12. .

Небезынтересно отметить, что в сомнительных случаях призовой суд стремился к тщательности формулировок, свидетельствующих, по крайней мере на первый взгляд, в пользу беспристрастности этого органа. В качестве примера здесь можно сослаться на решение в отношении денег, изъятых 16 мая 1916 г. у капитана шхуны «Дервиш». Как следует из данного документа, «суд находит, что содержание условий договора о зафрахтовании шхуны «Дервиш» в связи с показанием самого шкипера Зекерия о получении им 200 лир задатка по транспортной операции дают полное основание признать, что отобранные у шкипера при задержании шхуны 26,5 лиры составляют часть прибыли и дохода от всей означенной операции. А с другой стороны, обстоятельствами настоящего дела вовсе не установлено, чтобы эти 26,5 лиры были предназначены для собственного употребления команды и пассажиров, а посему, за силою 10 статьи и примечания к 10 статье Положения о морских призах, означенные деньги подлежат конфискации в пользу казны» [172] Там же. Д. 522. Л. 69. .

К сказанному необходимо добавить, что денежные средства изымались и у военнообязанных, уже в момент их задержания. Потом порой возникали сложности с возвращением этих средств законным владельцам. Так, зимой 1914–1915 гг. канцелярии Ярославского губернатора пришлось вести долгую переписку с администрацией Екатеринодарской областной тюрьмы, которая почему-то не торопилась переслать деньги в Ярославль вслед за турками, выдворенным туда из пределов Кубанской области [173] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 885. Л. 4–17. .

Селекция пленных, как правило, ограничивалась отделением офицеров от рядовых. Христиане изолировались от мусульман лишь в случае возникновения между ними открытого конфликта. Примерно то же можно сказать в отношении дезертиров и перебежчиков, которые могли быть отделены от прочих пленных только тогда, когда подавали жалобу на их преследование и (или) бойкот сослуживцами. Заявления отдельных пленников о готовности немедленно перейти в русское подданство и даже поступить на русскую военную службу полностью игнорировались, что резко контрастировало с практикой XVIII–XIX вв., когда такие лица немедленно окружались вниманием и заботой. Контрастировало с ней и то, что в 1914–1917 гг. турецкие офицеры ни разу не попытались «разжаловать» себя в рядовые, а последние, наоборот, «присвоить» себе офицерское звание, хотя вплоть до Крымской войны 1853–1856 гг. подобные явления среди турок имели место.

Опросу после пленения подлежали офицеры, перебежчики и дезертиры. Такой порядок был принят на континентальных ТВД. Флот, в отличие от армии, мог позволить себе опрашивать всех пленяемых на море, что он обычно и делал [174] РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 2. Д. 569. Л. 63–65. . Характер опроса зависел от категории пленного и обстоятельств пленения. К примеру, у перебежчика выяснялся национальный состав части, степень удовлетворенности людей различными видами довольствия, уровень их доверия к командирам, местоположение огневых точек и т. п. Моряков опрашивали на предмет сведений о дислокации турецких кораблей и частей, их вооружении и т. д. От гражданских лиц ожидали данных о размещении складов, ходе призыва в армию, настроениях населения и пр. В конце опроса проводивший его русский офицер обычно давал оценку личным качествам пленного и степени достоверности его показаний. Например, в опросном листе рядового 5-й роты 14-го пехотного полка Магомета оглы Вели осталась пометка: «Аскер очень развит и толковый», а в опросном листе его однополчанина, рядового 7-й роты Мустафы оглы Таира, имеется запись уже несколько иного характера: «Аскер неграмотный, тупой» [175] РГВИА. Ф. 1300. Оп. 4. Д. 2020. Л. 4, 6. .

В ходе опросов выявлялся возможный интерес отдельных структурных подразделений армейского управления к тем или иным пленникам. Например, в январе 1915 г. турецкий поручик Арташес Мираньянц обратил на себя внимание разведывательных органов и был направлен в Тифлисское комендантское управление как лицо, в котором «встречается для штаба армии надобность» [176] Там же. Д. 506. Л. 73. . В свою очередь, в декабре 1914 г. дезертиры 88-го турецкого пехотного полка Мусик Григорьянц и Мусик Микаелянц обратили на себя внимание следственных органов и были направлены в Карскую областную тюрьму как лица, «подозреваемые в грабежах греческих селений» [177] Там же. Ф. 2100. Оп. 2. Д. 475. Л. 153; Д. 810. Л. 10об. .

Отдельно опрашивались те, кто заявлял, что состоит в подданстве нейтральной державы. Например, матрос Зографи Манойл Муфту, плененный в июле 1916 г. на шхуне «Балджи», утверждал, что он греческий подданный [178] РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 3. Д. 522. Л. 41–42. . Другие ссылались на то, что являются подданными Болгарии, Италии и других стран (до вступления этих государств в войну). Для установления истины в таких случаях использовались все доступные средства, вплоть до проведения допроса в присутствии соответствующего консула. Если не помогало и это, лицо признавалось турецким подданным и направлялось к месту интернирования (пока МИД не наведет необходимые справки). Гораздо легче решался вопрос с теми, кто заявлял о своем русском подданстве. Таких отправляли этапным порядком к месту жительства для установления личности [179] Там же. Д. 523. Л. 38. .