Виталий Познахирев - Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг.

При реализации своего права на обмен корреспонденцией с родиной турки сталкивались практически с теми же проблемами, что и подданные иных Центральных держав, а именно: почтовые отправления, направляемые интернированным в России пленникам, во-первых, обычно достигали адресатов не ранее чем через 6–8 месяцев, а во-вторых, нередко просто пропадали при пересылке. Правда, русские пленные в Турции заявляли жалобы точно такого же содержания [392] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 11. Д. 76. Л. 94. . Вероятно, по этой причине Стамбул, в отличие от Берлина и Вены, длительное время предпочитал не предъявлять российской стороне претензий по названным выше поводам.

Лишь 10 февраля 1917 г. Порта впервые обратила внимание Петрограда на «известные неправильности, которые случаются часто при доставке корреспонденции турецких военнопленных» и дала понять, что в случае, если ситуация не изменится, она наложит ограничения на «корреспонденцию русских пленных» [393] Там же. Л. 40. . Однако Февральская революция в России и такие связанные с нею события, как сокращение рабочего дня, растущий некомплект персонала почтовых учреждений и т. п., привели к тому, что ситуация если и изменилась, то только к худшему. Как следствие, 31 марта 1917 г. оттоманское правительство впервые с начала войны применило репрессию к русским военнопленным в Турции (впрочем, в сравнении с действиями властей Австро-Венгрии и, особенно, Германии, репрессию почти невинную), заявив о своем решении «передавать русским пленным только письма, но запретить им чтение книг, которые получаются по их адресу» [394] РГВИА. Ф. 2000. Оп. 11. Д. 76. Л. 40, 90. . И хотя попытка Петрограда убедить турок отменить этот запрет успеха не принесла, Россия воздержалась от применения ответных репрессий к турецким военнопленным [395] АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 3522. Л. 20, 25. .

Таким образом, практическое отсутствие каких-либо ограничений на личную переписку можно рассматривать как одну из особенностей пребывания подданных Оттоманской империи в русском плену. Еще одной особенностью мы считаем то, что военнопленные из числа армян, в массе своей фактически не имели возможности реализовать рассматриваемое право, ибо уже в 1915 г. утратили всякую связь с родными в результате их насильственного переселения из северо-восточных вилайетов Турции в Месопотамию.

В целом же, в вопросах обмена корреспонденцией с родиной турки, по нашим оценкам, находились в положении несколько лучшем, нежели их союзники. В качестве еще одного подтверждения сказанному можно сослаться, к примеру, на то, что из 27 956 почтовых посылок, поступивших в Россию на имя военнопленных из Австро-Венгерской, Германской и Оттоманской империй в мае 1917 г., туркам было адресовано 1 127, или 4,03 % от их общего числа, тогда как доля самих османов в структуре пленников не превышала 3,28 % (для сравнения, австрийцам и венграм «досталось» 54,08 % посылок, хотя среди представителей Центральных держав они составляли подавляющее большинство (88,24 %) [396] РГИА. Ф. 1289. Оп. 13. Д. 326. Л. 29–30. .

Завершая обзор рассматриваемого вопроса, заметим, что гражданские пленные, вне зависимости от государственной принадлежности, сталкивались с теми же проблемами, которые уже изложены выше, и в их положении можно выделить лишь одно отличие: с 10 февраля 1915 г. они получили право пользоваться, с разрешения полиции, телеграфом (хотя в ходе войны действие этого права эпизодически приостанавливалось) [397] РГА ВМФ. Ф. 609. Оп. 2. Д. 569. Л. 44. .

Что касается удовлетворения религиозных потребностей , то, в первую очередь подчеркнем, что согласно ст. 4 Положения о военнопленных, последние «ни под каким видом» не могли «быть стесняемы в исполнении обрядов их вероисповеданий, не исключая и присутствия на церковных богослужениях». Приведенная норма являлась традиционной для отечественной системы военного плена и в качестве обычной (нормы) действовала, начиная уже с конца XVII в. При этом российские власти полностью абстрагировались от всего, что было, так или иначе, связано с правом пленных (и не только оттоманских) на свободу вероисповедания. Пожалуй, Петроград впервые проявил интерес к порядку и условиям удовлетворения их религиозных нужд лишь в XX столетии, а вернее — в середине 1917 г. Тогда же ГУГШ потребовал от командования военных округов, опять же впервые, «освободить от любых работ военнопленных мусульман в дни праздника Курбан-Байрам» [398] РГИА. Ф. 274. Оп. 1. Д. 535. Л. 547; ЦГИА СПб. Ф. 1361. Оп. 1. Д. 1365. Л. 113. .

О результатах такого подхода говорят, в частности, воспоминания Саида Нурси. Несмотря на то, что в годы Первой мировой войны этот человек находился в русском плену, в собственных мемуарах он обошел данный период своей жизни почти полным молчанием. А вернее — счел достойным упоминания лишь факт того, что российские власти предоставляли ему в неволе «больше свободы для того, чтобы проповедовать ислам (именно «проповедовать» («to preach») — В.П. ), нежели предоставляли турецкие республиканские власти после его возвращения на родину» (!) [399] Цитир. по: Yanıkdağ Y. Ill-fated sons of the nations… P. 25–26. .

В целом же, анализ документов свидетельствует о том, что религиозные потребности турок-мусульман, интернированных в Россию в 1914–1917 гг., могли быть удовлетворены либо духовным лицом из числа пленных, как это имело место, к примеру, в лагере на о. Нарген; либо русским военным муллой, как это происходило, в частности, в лагере при пос. Раздольное Приамурского военного округа [400] РГВИА. Ф. 1300. Оп. 4. Д. 1137. Л. 228; Ф. 1558. Оп. 9. Д. 5. Л. 1. . Однако чаще всего нужды эти удовлетворялись самими пленными. Так, 16 июня 1917 г. главный врач 432-го полевого подвижного госпиталя доносил коменданту Сарыкамышского района: «исполнение треб иноверческих исповеданий над пленными турками и курдами госпиталем ни на кого не возлагалось и таковые требы исполняются самими же пленными» [401] Там же. Ф. 1300. Оп. 4. Д. 1137. Л. 230. . В качестве другого примера можно сослаться на доклад начальника одного из этапных пунктов в штаб КВО от 17 июля 1917 г.: «так как в селении Гетык-Сатылмыш, где находятся пленные магометанского вероисповедания, не имеется мечети, пленными религиозные требы не выполняются <���…> если бы пожелали пленные выполнять религиозные требы, то они могут посещать мечеть в селе Паргет, отстоящем от Гетыка в трех верстах (Курсив наш — В.П. ). Причем требы эти муллою могут быть выполняемы бесплатно, как об этом и было изъявлено с его стороны желание» [402] РГВИА. Ф. 1300. Оп. 4. Д. 1137. Л. 232. .

В свете изложенного особый интерес приобретают данные Ю. Яныкдага. Во-первых, он подчеркивает, что пленные турки, расквартированные вблизи мест компактного проживания российских мусульман, «обычно получали разрешение лагерной администрации на посещение городской мечети», а во-вторых, признает, что из 400 турецких офицеров, находящихся в лагере Красноярска (вероятно, в 1917 г.), в течение месяца Рамадан пост соблюдали лишь 30 чел. [403] Yanıkdağ Y. Ottoman Prisoners of War in Russia… P. 77.